появились ты и кот, он разбился. – Я глубоко вздыхаю, и вроде это помогает унять тошноту. – Я смог немного подавить чудовище, чтобы оно не напало на вас в телеге. Но вытравить его из себя – конечно, нет. Оно уже слишком долго было мной.

– Х-хорошо. – Рвано выдохнув и явно с трудом вернув себе бодрость, Орфо кивает. Лицо застывшее и белое. – Так и поведаем. Пронимает до мурашек!

Киваю, допиваю вино – надеюсь убить в себе последнее каменное, затхлое, гнилое, если оно там есть. Все это время не перестаю смотреть Орфо в лицо, запоздало кое-что поняв.

– Я рассказал это не чтобы тебя расстроить или усилить твою вину. Ты сама спросила.

– Да. – Она тоже подносит к губам кубок. – Да, и… – Допивает залпом. Капля бежит по подбородку и все же падает на платье. – Проклятие.

Я опускаю глаза. Это чудовищно, но она, расстроенная и сосредоточенная, сейчас слишком красива, чтобы мне не хотелось спрятаться или хотя бы зажмуриться.

– Надо бы идти… – лепечет кто-то за меня. Я будто забыл, что говорил совсем недавно.

– А пирожные? – А вот она помнит, атакует моим же оружием, и я вымученно улыбаюсь.

– И правда.

Она подцепляет пальцами золотисто-белый шарик и протягивает мне – опять выбрала самый красивый, почти идеально ровный. Послушно забираю его, подношу к губам. Головокружительно пахнет сливками и ванилью, ощущается как… жизнь, сама жизнь, в которой нет ни окровавленных берегов, ни пещер с чудовищами. Я откусываю маленький кусочек. Орфо съедает со своего шарика только густо-фиолетовую ягоду ежевики. И все это время смотрит на меня.

– Когда-то я верила, что мы не расстанемся.

Едва проговорив это, она явно жалеет. Замолкает, отводит взгляд – а я медленно опускаю пирожное на край блюда. Может, она и правда перепила; может, и я примерно в той же кондиции или даже хуже – но я хочу, чтобы она продолжила. И поняв это по глазам, она пытается:

– Никогда. – Тоже кладет пирожное на тарелку, снимает ежевику с другого, просто крутит в пальцах. – Ну, конечно, пока я не сойду с ума, ты меня не убьешь и не продолжишь жить жизнь, но все же…

– Орфо.

Почему-то именно последнее уточнение – казалось бы, очевидное признание «Я готовлюсь к смерти с детства» – заставляет меня растеряться. И впервые по-настоящему задуматься: а не случись Подземья, живи мы как раньше, смог бы я убить ее, когда она обезумит? Правила говорят: это один из моих долгов. Разум и сердце говорят: «Долбаный ты ублюдок, для этого ты помогал ей годами?» Руку, которая в Подземье срослась с когтистой перчаткой, сводит болью. Я сжимаю кулак, не в силах раскрыть рта.

– А оно вот как повернулось, забавно, да? – Она сжимает ягоду чуть крепче и вдруг понижает голос. – Эвер, слушай. – По пальцам бежит темный сок. – Просто обещай. Когда все кончится, отец точно отпустит тебя, ты ведь знаешь, как он тобой дорожит… но лучше не находи себе другого волшебника. Брось все это. Может, тебе стоит уехать с Клио?

– Ты далеко смотришь. – Мне не нравится мой собственный надтреснутый голос, как не нравится и спонтанное желание взять ее за руку. – Орфо, я и не собирался, но пока это не…

– Я хочу быть спокойной за тебя, – резко перебивает она, сжав пальцы еще крепче. Взгляд загорается сильнее. – Я… знаешь, мне всегда было интересно, что происходит у гасителей в голове, особенно у тех, кто руководствуется не законом, а милосердием, как в Физалии.

– Я не настолько милосерден. – Стараюсь улыбнуться. Она качает головой.

– Вряд ли. Отец… – Она дергает плечом, вспоминает о ягоде, бросает ее на блюдо и испачканной рукой трет лоб. – Боги, Эвер, отец так носился с тобой и так тебя любил, что ты мог сбежать от нас сто раз. Никаких конвоев, никаких ошейников, он дал тебе свободу на уровне бумаг и денег, разве что не возвел в какой-нибудь титул… Так почему?

Я качаю головой. Она просто уже не различает посылки и следствия.

– Может, потому что никогда не видел смысла убегать от тех, кого люблю?

Орфо слабо улыбается и, кажется, хочет добавить что-то, но в конце концов только вздыхает.

– Хорошо. – Наконец она опять пытается пошутить, даже подмигивает мне. – Хорошо, тогда можешь вообще считать, что я ревную. Думаю о тебе рядом с другим волшебником – и…

– Обязательно волшебником? – Снова язык опережает разум. Не знаю почему, но в санктуарии у меня было ощущение, будто ей не понравилось, как я общаюсь с Клио. Скорее всего, показалось. Или нет, судя по тому, как Орфо опять начала мотать ногой?

– Обязательно, – все же повторяет, упрямо сдвинув брови. Берет ежевику с тарелки, закидывает в рот уже снова с бодрым, независимым видом. – Сам знаешь. Принцесса-волшебница и ее гаситель. На веки вечные, точнее, пока принцесса не сдохнет. Вот так.

Смех и ужас борются во мне так, что хочется выпить снова. Возможно, ей тоже: она подхватывает с пола кувшин и все же обнаруживает в нем еще немного вина, по трети кубка каждому. Разделив его, она откидывается в кресле. Я, наоборот, встаю, решив сразу проверить, как меня держат ноги. Держат. С кубком я медленно прохожусь по комнате, все это время чувствуя на себе взгляд – встревоженный, выжидательный, мягкий. То ли Орфо ждет, что я начну спорить, то ли… не знаю. Я снова подхожу и встаю над ней. Беру пирожное с ее тарелки, отправляю в рот и, вспомнив, как она измывалась над несчастной ежевикой, замечаю:

– Ты так и не прекратила играть с едой.

– Нервы. – Она пожимает плечом. Забирает уже мое надкушенное пирожное, подносит ко рту. – Что? С чужой правда вкуснее.

В первые секунды я пугающе, неправильно заворожен этим зрелищем – ее яркие приоткрытые губы, эта нежная сырно-творожная масса, головокружительный запах сливок и ванили. Почти тут же страх пронзает грудь ледяным росчерком – и я даже не замечаю, как резко, почти грубо перехватываю Орфо за запястье, не давая надкусить шарик.

– Нет!

Орфо хорошо, даже слишком хорошо натренировалась: вино выплескивается мне в лицо в ту же секунду, в следующую – кубок падает, а пальцы сжимают мое горло, – и у меня перед глазами чернеет. Я не сопротивляюсь, радуюсь уже тому, что она не использовала силу. Мы так и застываем – ее глаза полны непонимания и паники, мои, наверное, тоже. Ощущая, как красные кисловатые подтеки бегут по коже, я только хрипло прошу: «Не ешь», и наконец она, не разжимая хватки, задрожавшим голосом спрашивает сама:

– Чт-то?.. П-почему? – Дергает рукой. – Больно,