Он пристально всмотрелся ей в лицо, словно пытался прочитать мысли.

– Я вполне расположен к откровенному разговору, – сказал он. – А вот ты уверена ли, что хочешь выслушать меня?

– Да. Уверена. Сделай одолжение, расскажи о себе.

– Это во многом связано с войной, – приступил к своему монологу Эллис, а Джейн внезапно поняла: он собирается поделиться сейчас с ней тем, чем никогда и ни с кем не делился прежде. – Едва ли не самой ужасной проблемой пилотов, летавших над Вьетнамом, было отличить бойцов Вьетконга от гражданского населения. Когда мы, например, обеспечивали поддержку с воздуха пехотным подразделениям, или сбрасывали мины на тропы в джунглях, или получали приказ расстреливать всех без разбора, то заведомо знали: мы убьем больше женщин, стариков и детей, чем партизан. Нам внушали, что они так или иначе оказывают поддержку мятежникам и укрывают их, но кто мог знать это наверняка? И кого вообще волновали тонкости? Короче, мы убивали их. В то время мы сами стали террористами. Причем я говорю не о каких-то исключительных происшествиях, хотя мне довелось стать свидетелем истинных зверств. Такой была наша регулярная и повседневная тактика. Хуже всего воспринималось потом полное отсутствие оправдания для нас, вот в чем вся штука. Мы совершали ужасные вещи во имя якобы великого дела, которое скоро все признали порожденным большой ложью, коррупцией и самообманом. Мы оказались не на той стороне. – Его лицо сморщилось, словно он переживал приступ боли, вызванный каким-то неизлечимым внутренним повреждением. При тусклом свете масляной лампы кожа в тени приобрела нездоровый желтоватый оттенок. – Нас невозможно простить, понимаешь. И мы не вправе рассчитывать на прощение.

Джейн повела себя крайне сдержанно и деликатно. Ей хотелось заставить его продолжать.

– Тогда почему же ты задержался там? – мягко спросила она. – Зачем вызвался добровольно отслужить второй срок?

– Потому что в то время я еще не видел картины во всей четкости ее деталей, не понимал слишком многого. Потому что считал себя солдатом и патриотом своей страны, который не вправе покинуть поле боя. Потому что я стал опытным офицером и хорошим командиром, а если бы я отправился домой, на мое место могли назначить какого-нибудь неумелого урода, и мои люди погибли бы под его началом. Разумеется, ни одна из перечисленных причин не извиняет моего решения. В какой-то момент мне пришлось задать самому себе вопрос: как ты собираешься расхлебывать эту кашу? Я хотел… Мне не сразу открылась правда, но я хотел сделать что-то, чтобы вернуть самоуважение, искупить грехи. На второй срок я подписался исключительно под давлением чувства вины.

– Да, но…

Он казался сейчас настолько неуверенным в себе и уязвимым, что ей даже стало трудно задавать слишком прямые вопросы, но ему явно хотелось выговориться, а она столь же охотно готова была выслушать его, и Джейн решилась предпринять попытку зайти еще дальше.

– Да, но почему ты затем избрал такую профессию?

– Ближе к концу войны я перешел служить в разведку, и мне предложили возможность продолжить ту же деятельность уже в мирных условиях. Сказали, что я смогу работать под прикрытием, поскольку хорошо знаю людей из определенных кругов. Понимаешь, им было все известно о моем прошлом как радикала. А мне представлялось, что борьба с терроризмом даст мне шанс реабилитироваться хотя бы отчасти за все зло, которое я причинил. Так я стал экспертом в охоте на террористов. Это прозвучит излишне упрощенно, если высказать в обыденных словах, но, знаешь, я добился подлинных успехов. В управлении меня не любят, потому что я порой отказывался от выполнения заданий. Например, когда они планировали убийство президента Чили. А агентам не положено отказываться от порученных миссий. Зато я помог усадить за решетку многих действительно мерзких типов, и это дает мне основания гордиться собой.

Шанталь заснула. Джейн уложила ее в коробку, ставшую для нее колыбелью. Потом обратилась к Эллису:

– Чувствую, что я должна сказать… Кажется, у меня было о тебе совершенно ложное мнение.

Он улыбнулся.

– Слава богу, что ты поняла это.

На мгновение ее охватила ностальгия при воспоминании о том времени (неужели это происходило всего полтора года назад?), когда они с Эллисом были счастливы, и ничего, омрачившего их счастье, будто еще не существовало: ни ЦРУ, ни Жан-Пьера, ни Афганистана.

– Но я не могу просто так стереть это из памяти, верно? – сказала она. – Твою ложь, мой гнев на тебя.

– Не можешь.

Эллис сидел на стуле, глядя снизу вверх, а она стояла перед ним и пристально всматривалась. Он протянул руки, несколько мгновений колебался, а потом положил ладони на ее бедра жестом, который мог означать привязанность брата или все-таки нечто большее.

Потом Шанталь затянула:

– Мммааамммааа…

Джейн повернулась и взглянула на нее, и Эллису пришлось убрать ладони. Шанталь проснулась и принялась активно двигать ручками и ножками. Джейн взяла дочь на руки, и она сразу же отрыгнула.

Джейн снова развернулась лицом к Эллису. Он сложил руки на груди и с улыбкой наблюдал за ней. Внезапно она поняла: ей не хочется, чтобы он ушел. И снова под воздействием импульса предложила:

– Почему бы тебе не поужинать со мной? Хотя у меня есть только хлеб и творог.

– Мне этого достаточно.

Она протянула ему Шанталь.

– Позволь тогда сходить и попросить Фару все приготовить.

Он принял из ее рук младенца, а она вышла во двор. Фара согревала воду в большом тазу для мытья Шанталь. Джейн попробовала температуру воды локтем и сочла ее подходящей.

– Накрой на стол хлеб и творог на двоих, пожалуйста, – сказала Джейна на дари.

У Фары сразу же округлились глаза, и Джейн догадалась, что по местным понятиям одинокая женщина не могла приглашать к ужину постороннего мужчину. К дьяволу их традиции! – подумала она. Взяла таз с водой и отнесла его в дом.

Эллис уселся на большую диванную подушку под масляной лампой, покачивая Шанталь на колене и тихо читая ей стишок. Его крупные, покрытые волосами руки, обнимали крошечное розовое тельце. Малышка же смотрела на него и с довольным видом мурлыкала что-то свое, размахивая пухлыми ножками. Джейн замерла в дверях, завороженная этой сценой, и в голову пришла совсем уже непрошеная, запретная мысль: отцом Шанталь должен был стать Эллис.

Неужели это правда? – спрашивала она себя, продолжая смотреть на них. – Неужели именно таково мое желание?

Эллис дочитал последнюю строку стихотворения, поднял взгляд на Джейн и улыбнулся немного застенчиво, а она решила: да, я этого действительно хотела бы.

* * *

Ближе к полуночи они отправились вверх по горной тропе. Джейн шла впереди, а Эллис следовал за ней со своим большим пуховым спальным мешком под мышкой. Они искупали Шанталь, закончили скудный ужин из хлеба с творогом, Джейн еще раз покормила дочь и пристроила спать на крыше, где она моментально погрузилась в сон под надзором Фары, готовой защищать этого ребенка даже ценой собственной жизни. Эллис стремился увести Джейн из дома, где она была чьей-то еще женой, и Джейн разделяла его чувства, почему и сказала сама: