фикус, неизвестно как попавший сюда. На столике лежал грязный чертеж, — отдельные линии несколько раз изменили свое направление. Николай задумал усовершенствовать резцедержатель токарного станка и приспособить сразу три резца. Это значительно двинуло бы вперед весь цех. Он сидел над чертежом, обдумывал постановку резцов, переделывая так и этак головку резцедержателя. Оглянулся на скрип двери, повеселел.

— Уже из отпуска?

— Уже! — ответил Алексей Петрович, проталкивая вперед Нину. — И не один. Токаря вот привел… Примешь?

— Смотря как работает…

— А вот увидим, когда за станок станет.

Нина встала к станку во вторую смену, встала спокойно и, что особенно порадовало Алексея Петровича, она наладила станок. «Не будет меня дожидаться, время терять!» — отметил Алексей Петрович. Он с неудовольствием занимался наладкой станков и не считал это дело таким тонким, каким считают его другие, особенно молодые рабочие. Ему казалось: достаточно наладить один раз, чтобы можно было схватить и перенять. И чем чаще ему приходилось налаживать один и тот же станок, тем упрямее твердил он, что из стоявшего за ним рабочего не выйдет настоящего токаря, — не чувствует станка. «Тут чутье должно быть, а не уменье!» — втолковывал он.

Алексей Петрович сразу определил, что у Нины чутье есть. Он долго не уходил домой, все присматривался к ней, а потом обрадованно сообщил Николаю:

— Во всю трубит! Фамилия-то у нее в самый раз!

— Вы что беспокоитесь? — спросил Николай, отрываясь от чертежа.

— А как же! Нахвалил, как будто сам за повивальную бабку был… Вот я теперь квалификацию и устанавливаю. С каждым часом от разряда к разряду переходит.

— До десятого скоро доберетесь?

— Не смейся!.. Ты чего сам-то домой не идешь? Погоди-ка, что же это я: привет тебе от мамаши! В отпуск ждет. Стара, говорит, становлюсь. Я ей посоветовал к тебе перебраться. Нет, говорит, не знаю, погожу, какая невестка будет, а то с иной и не ужиться.

Николай улыбнулся.

— За привет спасибо. А насчет невестки сам напишу. Пусть не беспокоится. До невестки далеко. Расскажите-ка вы лучше, как Тигель, как Таня?

Алексей Петрович поднял указательный палец, доверительно сообщил:

— Мишка-землекоп в зятья набивается!

— А вы что?

— Сердце — не камень!

Они засмеялись.

Николай остался в цехе и после ухода мастера.

Сегодня нечего торопиться. Надю он увидит только завтра… Он опять склонился над чертежом… После каждого свидания ему хотелось сделать как можно больше во имя своей любви. И он искренне огорчался, что уже до него сделаны многие изобретения и открытия. Впрочем, он верил, что и на его долю осталась в мире какая-то большая работа, иначе жизнь не стала бы наделять его такой любовью.

Встретились они в воскресенье.

Вечернее солнце лежало еще на листьях тополей и на иголках елочек, попадавшихся в скверах. Несмотря на свою живость, они уже отсвечивали легкой осенней грустью.

Николай рассказывал о себе: как приехал в Кремнегорск поздно ночью, как вместе с другими пошел на огонь костра, как рыл котлован под батарею коксовой печи, где работает теперь Надя, как попал в общежитие, познакомился с Бабкиным, с Плетневым…

— Ты его знаешь? — удивилась Надя, прижимая ладони к порозовевшим щекам. — Он из нашего Орел-городка, мы в одной школе учились… Только он в старшем классе. Книжки мне давал читать… с золотым обрезом и тиснением. У них дома была целая библиотека. Отец его работал инженером на мраморском заводе. Гуляли мы по городу, друг на друга не глядели… Смешно вспомнить.

Перед ее глазами встала картина давно минувшего. Однажды они отправились на мраморную гору. Вася шел впереди и отводил ветки березника, нависшие над тропинкой. Одна из веток, еще мокрая от полуденного дождя, выскользнула и больно ударила Васю по лицу. В неловком молчании пробирались они к вершине, разглядывая редкую траву вокруг мокрых камешков, рассыпанных по тропинке. С вершины горы хорошо были видны река под солнцем и мост, а за ним — город на равнине, плохо собранный, но такой родной… Долго молчали, удивленные простором и высотой, а потом заговорили о дружбе, о верности, о клятве — быть всегда друзьями, и тогда Вася сказал: «Давай в самом деле поклянемся. Хочешь? Только по-настоящему?» Надя приготовилась к чему-то необычному. Вася достал перочинный ножик и сделал два надреза крест-накрест на своей руке, потом нерешительно и даже боязливо взял Надину руку, но помешал длинный тугой обшлаг. «Я сейчас», — бледнея, сказала она и стала оттягивать обшлаг рукава. Порез получился совсем неглубокий, пустячная царапина, две-три капельки крови…

Николаю она почему-то не рассказала об этом, только искоса глянула на руку.

— Видела я его однажды в клубе, но не решилась подойти. Мне показалось, что он… не хочет меня узнавать. Все-таки инженер…

— А хотите, мы к нему зайдем? — с готовностью предложил Николай.

— Не стоит. Как-нибудь после…

— Да почему после, если и сейчас можно? — сказал Николай и сам удивился своей настойчивости.

Откуда эта настойчивость? Он не хочет быть подозрительным и ревнивым? Значит, он уверен в себе? Надежда, родившаяся в нем, окрепла…

Через час, уже втроем, они подходили к воротам городского парка. Надя с любопытством поглядывала на мужчину в шляпе, в летнем сером пальто отличного покроя, в черных лакированных туфлях, поглядывала, стараясь угадать в нем, незнакомом, черты знакомого Васи Плетнева.

У железных ворот парка, где торчали стенды с афишами, да и в самом парке, где под деревьями укрывались гнутые скамейки, — кругом толпилась шумливая молодежь. Кусты акации окаймляли круглую, хорошо утоптанную площадку. В центре был сооружен фонтан с фигурой льва, присевшего на задние лапы. Из львиной пасти била струя воды. «Как должно быть трудно льву, выгнув спину, держать высоко пасть, чтобы струя шла прямо вверх! Как должно быть неприятно ему в осенний вечер стоять под этой струей: вода стекает по каменным складкам его гривы…» — так думала Надя.

Завладевший разговором Плетнев сказал, что он собирается работать над диссертацией об увеличении скорости резания металлов. Николай услышал об этом впервые. И именно то обстоятельство, что он, давно знавший Плетнева, узнал о диссертации впервые, как-то насторожило его. Он почувствовал в этом что-то такое, что было сказано неспроста, с расчетом. Но постарался не выказать удивления, а только спросил:

— Когда же кончишь диссертацию, Василий Григорьевич?

— Я не тороплюсь…

— А жизнь торопится! — весело заметил Николай.

Он почувствовал, что эта веселость должна обидеть Плетнева. Николай хотел, чтобы так было.

— Жизнь? — Плетнев поднял брови. — Это расплывчато. Уж не ты ли?

— Куда мне! — засмеялся Николай. — До диссертации мне, как до неба. Резать металл, это я понимаю, а писать…

В самом деле, какая