— Конечно, — сказал он, — всякое бывает. Может, это и не трудно, а все же спервоначалу надо присмотреться. Я вот вроде и опыт имею, а боюсь.

— Так ведь Трубина смогла!

— Кто к чему годен, — усмехнулся Бабкин. — Или, может, в самом деле у нее, как Алексей Петрович говорит, руки золотые. А у меня вот они, почти железные.

Бабкин с какой-то обиженной гордостью показал свои грязные, грубоватые руки.

— Не валяй дурака, — рассердился Николай. — Не за тем тебя пригласили. Дело говори.

— Я и говорю дело. Оно, конечно, очень хорошо, твое приспособление, Николай Павлович, но сразу его не ухватишь. Пусть бы для примеру та же Трубина и поработала одна, а мы посмотрели бы, что к чему.

— Справедливо, — согласился Плетнев.

— А почему бы и тебе не взяться?

— Боюсь, Николай Павлович. Мне с моей квалификацией стыдно брак давать… Приспособление технически не проверено. Кто может поручиться, правильно ли сделаны расчеты. Если бы инженер делал…

Леонов покраснел, повернулся к стоявшему у двери Алексею Петровичу и попросил позвать Нину. Чижов, подняв рыжеватые брови, недоуменно посмотрел на него. Николай пояснил:

— Посмотрим, что она скажет.

— Напрасная трата времени, — проговорил Плетнев.

Алексей Петрович вышел на лестничную площадку и, сложив руки рупором, крикнул, чтобы позвали Трубину.

— На голубятню тебя зовут, деталь, наверно, запорола, — сказал Нине парнишка в красной рубахе.

Нина быстро взбежала по лестнице и встревоженная остановилась на пороге, взглянув на начальника смены.

— Иди, иди, — пригласил Николай, — вот Бабкин, видишь, сомневается, что любой токарь сможет работать с этим приспособлением.

— Любой не сможет.

— А я что говорю! — подхватил Бабкин.

— Кто не захочет, тот не сумеет, — заметила Нина.

— Что ты лепечешь? — рассердился Бабкин.

— Не лепечу, а говорю то, что знаю, просто ты не хочешь.

Бабкин усмехнулся, считая ниже своего достоинства вступать в спор с девчонкой. Чижов выразил нетерпение, давая понять, что вопрос уже исчерпан, и вместе с тем, удивляясь, откуда у Леонова охота слушать пустые разговоры. Бабкин, задетый словами Нины, спросил с той же усмешкой:

— А ты больше ничего не знаешь?

— Знаю.

Токарь перестал усмехаться. Плетнев нахмурился.

Губы Нины дрогнули, когда она сказала:

— С этим приспособлением ты лучше моего справишься, да боишься, что снизят расценки.

— Выдумала! — зло взглянул на нее Бабкин. — А ты не боишься?

Но Нина его не слушала:

— Думает, что станет меньше зарабатывать. А если хорошенько прикинуть, то все наоборот. Можно сделать две нормы и больше заработать.

— Не вдвое же?

— Пусть не вдвое, но в полтора раза обязательно. И я, Николай Павлович, буду работать, мне самой интересно. А Бабкин, если он теперь стахановцем именуется, так не должен бояться изобретательства.

Нина покраснела, глаза ее заблестели. Николай испугался: вдруг она заплачет. Но Нина вовсе не собиралась плакать, блеск ее глаз был совсем иным, и далее полинялая кумачовая косынка показалась новее, чем была. Чижов посмотрел на нее и неизвестно почему произнес свое обычное:

— Это правда, — подумал и еще более убежденно повторил: — Это правда!

Плетнев отвернулся.

Когда Нина уже подходила к своему станку, ее догнал Бабкин и насмешливо сказал:

— Разоблачила… Пойдем-ка лучше вечерком за реку, осень провожать… листочки сейчас желтые, мягкие, полежать можно под кустиком. Станок любит смазку, а баба ласку.

— Дурак!

— Верно?! — засмеялся Бабкин. — Сердись! Тебе идет, когда ты сердишься… Нет, верно, пойдем погуляем!

Нина молча отошла.

Когда все вышли из конторки, Алексей Петрович отечески похлопал Николая по плечу:

— Ничего, Кольчик, наша возьмет!

— Спасибо за сочувствие… Когда только возьмет? Хотелось бы при жизни. А на бронзу, как говорится, плевать.

Оставшись один, Николай сердито подумал: «Чего это я? Кто меня так разозлил? Бабкин? Стахановцем называется… Шкурник! А Плетнев… обиделся, что не пошел к нему за консультацией. А я после этого не мог пойти! Пусть как угодно расценивает».

Еще более остро, чем всегда, он почувствовал, что ему не хватает встреч с Надей. Пойти к ней, рассказать про свою удачу? Есть причина. Но это же обман самого себя!

«Нет, не пойду, не могу, надо забыть», — решительно приказал себе Николай. Но в конце смены, как назло, явился Федя Стропилин с совершенно неожиданной просьбой.

— Николай Павлович, помогите Жене устроиться у нас в конторе. Она ведь чертежник. Надоело в Кедровку ездить… Помогите!

— Жениться собрался?

— А вы не смейтесь! — запротестовал Федя. — Хочется вместе быть…

— В конторе отбить могут… не боишься? Народ образованный, инженеры…

— Там один Плетнев неженатый, — не разгадав горькой шутки, сказал Федя. — Пусть только попробует. Я, знаете… я не посмотрю, что инженер…

— Плетневу нельзя, — с грустной улыбкой проговорил Николай, — а тебе можно было! Аркашка-то тебя не побил?

— Мне Аркашки вот как жалко, Николай Павлович. Вы мне душу не травите… Я для него ничего не пожалею. Премию отдам, пусть берет! Орден, если заработаю, вместе носить будем, по переменке. Все, что хочет, — бери! А Женю — нет. Да и не любила она его. Хочу я ему давно это сказать, да боюсь — обижу.

— Насмешил ты меня, Федор! Ладно, постараюсь помочь…

— Давно бы так, Николай Павлович! Дайте руку вашу пожму. А за приспособление не бойтесь! Мы с Аркашкой — первые! Не разрешат — к начальству пойдем, — вот увидите! Так договорились?

И Федя дробно побежал по ступенькам.

Вскоре и Николай вышел в цех.

Еще издали он увидел, как Алексей Петрович оживленно разговаривал с каким-то незнакомым чумазым парнем. Подошел ближе. Где-то видел он эти рыжие вихры?.. Алексей Петрович оглянулся на его шаги.

— Узнаешь?

Чумазый поглядел исподлобья, перестал хмуриться.

— Это же Сенька, помнишь? — сказал Алексей Петрович. — Сапоги у меня чуть не спер в поезде… со стройки удрал… А теперь сам заявился. Не знаю, врет ли, нет ли, но будто решил на правильный путь становиться.

— У меня такое дело, — перебил Семен, — либо совсем голову свернут, либо что… Я почему сюда… народ здесь невредный.

— Справедливо. Только помни, — подхватил Алексей Петрович и подмигнул Николаю, — сапоги у меня старые, нечем соблазниться…

— Вижу, — буркнул Сенька.

— Ну, ежели так, значит, знаешь, что тебя ожидает, — засмеялся старый мастер и повертел концом порыжелого сапога. — Тогда проси Кольчика… Николая, то есть, Павловича. Пусть на работу берет. А я за тебя свой голос подам. Моему голосу, думаю, поверят, не одного сюда привел… Как, товарищ начальник смены?

— Подумаем…

Семена Пушкарева приняли в подсобные рабочие. Вместе с пареньком в красной рубашке он подвозил заготовки, чаще всего к Бабкину.

— Удрал тогда, черт рыжий, — подтрунивал Бабкин, — не захотел робить, а теперь, когда добрые люди удирать собираются, заявился незваный. Расценки скоро снизят, много не наработаешь.