К моему облегчению, на экране появились рекламные ролики. Я достала из сумки одеяние: мне было холодно. После первых кадров американцы и вьетнамцы начали демонстрировать «человечность», расстреливая и взрывая друг друга. Они словно соревновались в жестокости. Меня чуть не стошнило, когда американский солдат швырнул вьетнамского младенца в огромную ступу и начал толочь, пока детские крики не стихли под истошные завывания матери. Я не могла на это смотреть. Закрыв глаза одеянием, я заткнула уши. От ткани пахло морем и покоем. Я и сама не заметила, как уснула.

Иисус шел ко мне с распростертыми объятиями. Увидев его издалека, я бросилась навстречу. У него было лицо Тома, но солнечный свет бил мне в глаза, пока я не перестала что-либо различать. Я слепну, подумала я, но тут Иисус обнял меня. Я заглянула ему в лицо, но увидела только слепящий свет. И тут я почувствовала, как чьи-то пальцы вцепились в мою одежду. Я посмотрела вниз: Габриэлла и Сиссела, лежа на земле, вбивали гвозди мне в ступни. Я стояла, пригвожденная к земле, и не могла пошевелиться. Потом они отползли, и я заметила, что ноги у них превратились в змеиные хвосты. Я почувствовала тошноту, и изо рта у меня тоже поползли змеи, заглушая крики ужаса. Я с мольбой подняла глаза к свету, чтобы взмолиться о спасении, но свет исчез, и на смену ему явилась фигура в темном одеянии. Она откинула капюшон, и я снова увидела пожелтевшие кости, червей в пустых глазницах и услышала слова: «Твое время пришло. Твое время пришло».

Я вздрогнула и проснулась. На экране судья читал американскому офицеру приговор за военные преступления. Так вот оно какое, человеческое лицо войны, — подумала я и перевела взгляд на Арвида, чтобы узнать, как он отнесся к фильму. Но на соседнем сиденье его не было — там лежали только кулек от поп-корна, бутылка от лимонада и полупустой пакет из-под конфет.

Я должна была это предвидеть. Вскочив, я бросилась к выходу, спотыкаясь об ноги недовольных зрителей. Когда я выбежала из темного кинозала, свет на секунду ослепил меня. Я в панике оглядывалась по сторонам, не зная, где искать Арвида. И тут я его увидела…

Арвид балансировал на тонких перилах стеклянного ограждения на высоте в три этажа. Под ним сверкали лампы, эскалаторы, рестораны… и — каменный пол. Рядом стояла скамейка, которую он, по всей видимости, подтащил туда, чтобы вскарабкаться на перила. Эскалаторы, снующие вверх-вниз по обе стороны, напоминали змей из моего кошмара. Под Арвидом уже успела собраться группа людей. Они кричали ему, чтобы спускался, не то разобьется на смерть. Пожилой мужчина попытался схватить его за одежду. Арвид пошатнулся, но восстановил равновесие и завопил, что если кто-то приблизится — он будет стрелять. Люди протягивали руки, чтобы поймать его, если он упадет. Арвид сделал несколько неуверенных шагов вперед, продолжая вопить, потом пошатнулся…

Оставалось только одно. Я распахнула одеяние. Достала флакон и медленно двинулась вперед. Я осторожно, чтобы не слетела бумажка с адресом, вытащила пробку и сделала вдох. Арвид повернулся ко мне. На мгновение наши глаза встретились, словно соединенные нитью невидимой паутины, протянутой от души к душе. Он знал, я знала, мы оба знали, что мы знаем. Арвид сделал шаг, оступился, пошатнулся и полетел вниз. Я вдохнула и ждала. Я выполняла свою работу. Задание патрона, который велел мне организовать пару смертей, потому что он сегодня не в настроении.

Прошло, наверное, секунды три, прежде чем раздался глухой стук, которого все с ужасом ждали, чтобы начать кричать, рыдать, звонить в телефоны, звать на помощь, злорадствовать, ужасаться. Кто-то уже ринулся вниз, посмотреть, что случилось с телом Арвида, и передать его сотрудникам «скорой помощи». На меня никто не обращал внимания. И никто, кроме меня, не видел флакона, постепенно наполнившегося душой яркого, чистого цвета. Я ожидала увидеть серый, коричневый или даже ядовито-зеленый — любой темный оттенок, но только не этот. Ярко-оранжевый цвет спелых абрикосов и персиков. Внезапно в нем появилось пятно серого цвета, нарушившее гармонию чистого оранжевого. Все совпадало. В этой неспокойной душе темные силы боролись со светлыми. Неразрешимый конфликт. И все же… этот цвет пугал меня, внушал беспокойство. У Сисселы была оранжевая душа, так говорил патрон. Почему же у них с Арвидом души одинакового цвета? Разве между ними может быть сходство?

Я закупорила флакон, проверив, на месте ли бумажка, потом сунула в карман и сняла одеяние. Вспомнив, что забыла сумку в кинозале, вернулась туда и взяла ее. Никто не видел, как я запихнула внутрь одеяние. Администратор одним из первых выбежал из зала, и его не было на месте.

Выйдя наружу, я бросилась к эскалатору и посмотрела вниз. Подо мной была сплошная масса людей, сверху напоминающая артишоки: все вытянули шеи, чтобы рассмотреть что-то, находящееся посередине. Я не увидела тела Арвида и начала протискиваться через толпу с криком: «Пропустите! Я друг семьи, мне надо пройти!» Наконец я оказалась рядом с женщиной, которая держала руку Арвида, пытаясь нащупать пульс, и подсовывала свернутую в рулон кофту ему под голову. Я закрыла глаза и, впервые почувствовав ужас от того, что натворила, заставила себя посмотреть.

Арвид лежал на спине, но я понимала, что ноги у него наверняка сломаны. Из раны на голове текла кровь, уже образовавшая на полу большую лужу, и женщина, склонившаяся над ним, тоже была вся в крови. Опустившись на колени в эту лужу, я пробормотала, что была с Арвидом в кинозале и он убежал от меня. Мы обе знали, что он мертв, и только делали вид, будто оказываем первую помощь. Мы кое-как уложили его ровно, и я закрыла ему глаза, не сомневаясь, что этот мертвый взгляд будет преследовать меня всю жизнь. «Мысли позитивно! Ты еще увидишь этот взгляд в глазах ребенка Тома и Аннетт», — сказала я себе.

Прошло минут двадцать. Мужчины и женщины, полицейские и врачи в красно-черной униформе отдавали распоряжения, я повиновалась. Мне стали задавать вопросы, я назвала свое и Арвида имена и наши адреса. Тело накрыли простыней и переложили на носилки. Толпа расступилась, чтобы пропустить санитаров. У выхода стояли машина «скорой помощи» и полицейский автомобиль. Только тогда я вспомнила, что взяла у Биргитты не только ребенка, но и машину, и хотя бы что-то одно должна вернуть в целости и сохранности. Я объяснила это ближайшему полицейскому, высокому сильному мужчине с бакенбардами и грубым красным лицом, излучавшему спокойствие и надежность. Он сказал, что поедет за мной со своим коллегой, чтобы сообщить родителям о случившемся, а Арвида увезет бригада «скорой помощи». Куда? В больницу? В морг? Он говорил о мальчике не как о трупе, а как о живом, но я-то знала, что Арвид у меня в кармане, в стеклянном флаконе.

Не помню, как я дошла до машины, как прозевала выход из парковки и сделала несколько кругов, чтобы найти его, как доехала до дома Мартина и Биргитты. Мы вышли из машин, позвонили в дверь и ждали, пока нам откроют. Биргитта вымыла голову и выглядела отдохнувшей, но, едва увидев наши лица, все поняла.

Она беспомощно смотрела на меня, еще на что-то надеясь, но я трусливо выбралась из своего тела и поднялась вверх, предоставив другим выполнять грязную работу. Тогда заговорил высокий полицейский. Он сообщил о случившемся профессионально — без лишних эмоций, но очень осторожно, просто передав то, что услышал от меня. Арвид мертв, он сбежал во время киносеанса, влез на перила, оступился и упал вниз с высоты третьего этажа. Никто не видел, как он забирался туда, поэтому неизвестно, сколько времени он был предоставлен самому себе. Поняв, что должна что-то сказать, я пробормотала, что не заметила, как Арвид исчез, умолчав о том, что заснула.