— Почему я виноват? Почему я должен был молчать? Если бы тыуслышал такой разговор, что бы ты сделал? Остался бы сидеть в туалете? Никомубы ничего не рассказал? А если завтра что-нибудь случится, кто будет за этоотвечать?

— Уже случилось! — злился Облонков. — Ничего хуже случитьсяне может. Ты побежал сплетничать к Семену Алексеевичу, а он видимо, кому-торассказал. И сам знаешь, что потом случилось…

— Значит, вы все знали про деньги??

— Конечно, знали. У нас все все знают. Чего ты полез в этодело? Не знал, где работаешь? У нас тысяча секретов может быть — так нужнообязательно бегать, ябедничать?

— Какие секреты? Это же незаконно! Вы вывозите из страныкучу денег.

— Ну и черт с ними. — Он снова попытался ударить кулаком постолу, но я и на сей раз перехватил его руку. — Черт с ними, — повторил он,вставая. — Где-то у нас еще пиво есть, две бутылки.

Облонков прошел в коридор. Долго рылся там в стенном шкафу.Наконец принес две бутылки пива.

— Забыл в холодильник положить, — померещился он. — Теплое…

— Ничего, — сказал я. — И так сойдет.

Он открыл одну бутылку, вторую. Нет на свете ничего хужетеплого пива. Особенно после водки. Но очень уж пить хотелось.

— Мы давно знали про деньги, — прошептал он, наклоняясь надстолом. — Деньги нужны… — он покачнулся, — деньги нужны на избирательнуюкампанию.

— На какую избирательную кампанию? — Я по-прежнему ничего непонимал.

— У нас избирательная кампания… Поэтому нужны деньги. Таксказать, свободные средства, из независимого источника. А где взять деньги? Самзнаешь, как наши журналисты работают. О любом банковском переводе сразу узнают.Тут же и номер счета опубликуют.

— Ну и что?

— Ничего. Но нельзя, чтобы все знали, какие банки когоподдерживают. Нельзя. Они всегда поддерживают только одну власть — самих себя.И своих людей, которых они ставят в правительство и в Думу…

— Ты мне политэкономию не читай, — перебил я. — При чем тутбанки? Почему деньги незаконно вывозите?

— Я же говорю, — проворчал Облонков. — Нужно, чтобы деньгипоступали из неконтролируемого источника.

— Швейцария — неконтролируемый источник?

— Нет, — поморщился он, очевидно досадуя на мою тупость. —Там создают какой-нибудь фонд, а потом туда вывозят деньги. Наличными. Находятбанкира, готового принять всю сумму и зачислить на счет. Чтобы вернуть деньги вРоссию уже от имени этого фонда. На финансирование избирательной кампании.Теперь понял?

Я все понял. Понял, что у Семена Алексеевича не было шансаостаться в живых. Ни малейшего. И я понял, что охота за мной будет вестись повсем правилам. Потому что и мне нельзя оставлять шансов. Ведь речь идет обинтересах государства. Хотя при чем тут государство? Когда речь идет обинтересах такого множества мерзавцев, моя участь решена. Они не останавливаютсяни перед чем, чтобы контролировать ту власть, которая их устраивает. И они неостановятся, пока меня не уберут.

— Кажется, начинаю понимать, — сказал я, снова потянувшись ктеплому пиву. — Значит, вывозят наличные, там зачисляют на счет, а потомпереводят сюда как помощь неизвестного фонда на избирательную кампанию нужныхлюдей.

— Правильно. — Облонков допил свое пиво и с удивлениемобнаружил, что кончилось и оно. Синяк на его лице к тому времени ужепревратился в огромное темное пятно. — Чтобы никто не узнал, — прошептал он,наклоняясь ко мне, — они все делают так, чтобы никто ничего не узнал… Знаешь,почему они боятся?

— Догадываюсь, — буркнул я.

— Ни о чем ты не догадываешься. Они не боятся проиграть, этоневозможно. Они приговорены к власти. Но главное, чтобы между ними не былоникаких разногласий. Если они вместе, никто их не победит. Эта оппозиция —пшик, все для видимости, для Запада. Все давно куплено, все давно поделили. Онине могут проиграть. Они всегда в выигрыше.

Это я себе очень хорошо представлял. Механизм выборов —примерно такое же надувательство, как казино в Лас-Вегасе. У вас есть шансывыиграть плюшевую куклу. Кое у кого даже есть шанс получить тысячу или дветысячи долларов. Но основная масса игроков обречена на проигрыш. Обречена стакой же математической неизбежностью, с какой большинство кандидатов у нас навыборах обречены на избрание. Они приговорены к власти, ты понял?

— Кто убил Семена Алексеевича? — спросил я.

— Откуда я знаю? — Он поморщился. — Я ничего не знаю. Тыпобежал к нему сплетничать, а потом он кому-нибудь позвонил. Может, нашемугенералу, может, еще кому-то… — Oблонков поднял палец, указывая в потолок. — Исам под ставился.

— Это я его подставил.

— Ты, — согласился он.

— Наш генерал знает об этой афере?

— Все знают, — развел руками Облонков. — Конечно, он знает.А как же без него? Придет новое руководство — и его в шею. А то и посадят.Найдут что-нибудь и посадят.

— А я ему рапорт написал.

— Ну и дурак, — подытожил Облонков. — Нашел кому писать.

— Значит, ты догадывался о Семене Алексеевиче?

— Конечно, догадывался. Я думал, что это ты его шлепнул. Какего близкий друг. А потом деньги получил, которые у меня в кабинетеразбрасывал.

— Ты что? — Я чуть снова его не ударил. — Думал, это я убил?

— Я так думал. — Облонков покачал головой. — Какая гадость!— Он кивнул на пустую бутылку. — А больше ничего нет. Хотя есть. В гостиной, вбаре. Там есть коньяк. Подожди.

Он встал, чуть покачнулся и вышел из кухни. Через минутувернулся с бутылкой какой-то французской гадости. После водки и теплого пивапить еще и французский коньяк — значит издеваться над собственным желудком. НоОблонков все же откупорил бутылку и наполнил коньяком наши пивные стаканы.Затем снова опустился на стул. Мы выпили — я немного, он больше. Он вообще пилбольше меня. Очевидно, сказывалось его психологическое состояние. Как быОблонков ни укорял меня в смерти Семена Алексеевича, он прекрасно понимал, чтоэто его друзья приняли решение убрать нашего начальника отдела. Более того, онпрекрасно понимал, что занимается незаконным делом и может получить вместоблагодарности пулю в лоб.

Любой человек, совершающий аморальные поступки, понимает,что делает. Если, конечно, он не сумасшедший. Вероятно, человек, придумавшийтакую вещь, как индульгенция, придумал ее для себя. Ибо осознавал всю мерзостьсовершаемых им деяний.

— А кто убил моего друга? — спросил я.

— Не знаю, — пожал плечами Облонков. — Меня в такие дела непосвящают. Я когда деньги у тебя увидел, так подумал, что это ты убрал СеменаАлексеевича. И специально мне про разговор в туалете рассказываешь, вызываешьменя на откровенность, хочешь проверить меня. Ну, я тут же все и рассказал.