Цунено была так занята, что не смогла покинуть дом сразу, когда пришло известие о смерти Гисэна[696] – через день после того, как она навестила брата. На следующее утро, едва рассвело, она отправилась в храм Кёсёдзи[697]. Как ближайшая родственница усопшего, Цунено подготовила умершего к похоронному обряду. «Когда настало время обмыть тело, мне пришлось нелегко, потому что запах был ужасный, – писала она. – Я сама лила воду, а Хандзаэмон и храмовый прислужник помогали мне его мыть»[698]. Затем Гисэна облачили в простое кимоно без единого узла, чтобы не привязывать его к карме прошлой жизни[699]. Собратья-служители прочитали над ним сутры и написали его посмертное имя. Затем покойного поместили в гроб. На похоронах служители и плакальщики пели гимны под аккомпанемент барабанов и колокольчиков, вознося благодарности Будде. Наконец гроб отнесли на окраину города, в храм около площади казней Кодзукаппара[700]. Там его предали огню, и вскоре от тела остались лишь пепел и кости.

Цунено много раз бывала на похоронах и как плакальщица, и как жена служителя, но было это очень давно. Теперь ей впервые пришлось готовить к обряду тело близкого человека. Строго говоря, это полагалось делать Гию, но он находился далеко, в Этиго. Гию написал письмо, в котором приносил извинения, что не смог явиться на похороны, и просил Хиросукэ с Цунено отправить прах Гисэна домой, в храм Ринсендзи[701].

Цунено огорчили похороны брата, так как их проводили посторонние; ей пришлось заплатить едва знакомым людям, чтобы те исполнили погребальные ритуалы и написали его посмертное имя. В письме Гию она ясно дала понять, что сделала для покойного брата все возможное: «Я сама его обмывала, хотя могла бы кому-нибудь заплатить – но ведь тогда его мыл бы чужой человек»[702]. Однако Цунено не стала скрывать, что посмертное имя брата все-таки вывела чужая рука[703]. Это священное действо – которое всегда совершали члены ее семьи – свелось к оплате за оказанную услугу.

Дни, последовавшие после смерти Гисэна, оказались тяжелыми и скверными[704]. Три храма перессорились, пытаясь решить, кто должен провести заупокойную службу (и получить за нее деньги). Хуже того, список имущества, который главный служитель храма Кёсёдзи сунул умирающему в постель, куда-то исчез[705]. Цунено и Хандзаэмон, брат ее мужа, имели все основания считать, что часть вещей украдена, но доказать это не могли. Хандзаэмон хотел было подать жалобу в управление синтоистских и буддийских храмов, но за отсутствием улик решил, что дело безнадежное и лучше не срывать погребальный обряд. Хиросукэ с Цунено отправили Гию перечень всех вещей[706], какие удалось собрать, и отчет о тратах на похороны и плакальщиков. Большую часть одежды Гисэна они продали, а деньги пожертвовали храму, но кое-что сохранившееся положили покойному в гроб[707] как подношение Будде.

Кто мог подумать, что Гисэн – этот верный, послушный младший брат, всегда исполнявший волю старшего брата Гию, – закончит жизнь, преданный своим храмом и своими коллегами-служителями, косвенно замешанными в так и не раскрытой краже? Кто мог подумать, что именно Цунено позаботится о нем перед его смертью и единственная из семьи проводит его в последний путь?

Глава городского управления Тояма умел завершать дела. В месяцы, когда приходила его очередь принимать горожан, он восседал на помосте во Дворе Белого песка и подводил черту за чертой под людскими судьбами. По мановению его руки одни высылались вон из Эдо, другие отправлялись под меч палача, а некоторые шли на костер[708]. Но то были чужие истории и чужие жизни. Управлять собственной судьбой у него получалось не так хорошо.

Тояма, пожалуй, нес на своих плечах тяжелейшую в стране ответственность – к 1848 году он разобрал, наверное, тысячи дел. Его награждали и наказывали, прогоняли и призывали вновь – и он все это пережил. Однако со временем дела стали давить на него, словно те камни, которые его подчиненные клали на ноги обвиняемому при допросах. Казалось, тяжелее уже некуда, но всегда находился следующий камень, а потом еще один. Нелегкий труд – днями напролет вершить человеческие судьбы.

Тояма стал брать отводы от дел для отдыха по несколько месяцев подряд[709], передавая обязанности и полномочия своему коллеге из северной части города. Затем один из его родственников, знаменосец, попался на том, что использовал громкое имя главы городского управления на рынке в Осаке при попытке получить кредит для закупки партии риса. Для Тоямы это было слишком унизительно, хоть он сам и не имел никакого отношения к преступлению. Он начал чаще болеть и в конце концов ушел в отставку.

Цунено была на десяток лет моложе Тоямы, но тоже старела и часто думала о развязке собственной истории. Ни у нее, ни у мужа не было наследников, которые позаботились бы о них в старости. Они с Хиросукэ обсуждали возможность усыновления[710] – и даже получили несколько предложений от столичных семей, но так и не смогли смириться с мыслью, что им придется принять в дом совершенно чужого ребенка. Иное дело родная кровь. Хиросукэ, по-прежнему избегавший прямого контакта с семьей Цунено, через брата обратился с просьбой к Гию. Быть может, он согласится отослать к Хиросукэ и Цунено свою дочь Отакэ? Казалось, после смерти Гисэна семье пора забыть старые обиды.

Если Гию и ответил, его письмо не сохранилось. Но как он мог отправить дочь в столицу, зная все то, что ему было известно о Хиросукэ? Видимо, он счел отчаянную просьбу своей сестры и ее мужа совершенно невыполнимой.