смотрит ли он на нее, но рыжеволосый уставился себе под ноги, словно у него на туфлях была написана какая-то история. Он дышал своим лошадиным носом, она видела, как поднимаются и расправляются его плечи, а потом падают. Вид у него был усталый, больной и усталый. Вернувшись к окну, она положила плоский пакет молока в лоток и просунула ему. Он взял его своей лапищей. Теперь она уронила в лоток хлеб, и только тогда он опять заговорил.

– Вы помнете мой хлеб. – Агнес ошарашенно посмотрела на него. Хлеб легко проходил, если немного нажать, но мужчина снова возмутился, его щеки порозовели. – Я вам говорю: не запихивайте его сюда.

– С ним ничего не случится. Он сразу же восстановит свою форму.

Она надавила пальцами на влажный хлеб, и вмятинки, словно рекламируя его свежесть, разгладились.

Человек молчал.

Агнес застенчиво улыбнулась.

– Ничего не могу с этим поделать. Открывать дверь запрещено. – Она положила руку на грудь и широко раскрыла глаза. – Вы же видите: я здесь одна.

Рыжеволосый стоял, переминаясь с ноги на ногу, его щеки раскраснелись. Он моргнул, посмотрел на свои ноги, втянул воздух, раздув крупные ноздри.

– Послушайте, вы будете брать этот хлеб или нет? – спросила Агнес, подаваясь поближе к стеклу. Вырез на свитере сдвинулся, и она знала, что теперь ему видна бретелька бюстгальтера на ее плече. Она улыбнулась, чуть опустив веки.

Он шарахнул кулаком по стеклу, и она отпрыгнула, словно от удара.

– Матерь божья. Неужели честный человек не может получить гребаный хлеб так, чтобы его не сдавили по дороге.

Это разбудило демона в Агнес. Такое безразличие к ее красоте наносило сильный удар по ее самолюбию. Это пренебрежение ею вызвало у нее желание выпить. Крашеным ногтем она надорвала упаковку, вытащила один из нарезанных под сэндвичи ломтей, потом, словно дохлую рыбу, уронила его в лоток, который передвинула на другую сторону к здоровяку.

Он посмотрел на ломоть хлеба в лотке так, словно Агнес наложила туда кучу.

– Так берите его, – строго сказала она, ее улыбка и бретелька бюстгальтера исчезли. Рыжеволосый нежно ухватил ломоть пальцами. Лоток с металлическим скрежетом уехал назад, Агнес положила в лоток еще один ломоть и переправила его на другую сторону. Человек взял и его. Так это и продолжалось: Агнес клала в лоток очередной кусок хлеба, а мужчина бережно, как фарфоровое блюдечко, подбирал его. Она была уверена, что он ни разу не вздохнул за все это время. Где-то внутри него свистел воздух, словно выходил из проколотой покрышки, а он смотрел на половину буханки в своих руках. Агнес продолжала гонять лоток туда-сюда.

– Пока шахта не закрылась, я тута работал, – тихо сказал он. – Как вы догадались, что я не водитель?

– Просто вижу, – сказала Агнес. – Есть кой-какой опыт.

– Правда?

– Могу об этом целую книгу написать. – Она положила очередной ломоть в лоток.

– Не понимаю, как они выдерживают, – сказал рыжеволосый. – А с какими людьми приходится сталкиваться! Мерзавцы всех мастей.

– Чтобы ездить по ночам в такси, нужен особый склад. Вы давно начали работать в ночную?

– Около месяца.

– Чертовски одиноко, да? – сказала Агнес.

Мужчина посмотрел на нее, будто видел в первый раз.

– Да, оченно одиноко, – сказал он, глядя усталыми глазами.

Она отправила ему ломоть с горбушкой.

– Ну, приезжайте завтра. Я вам просуну коробочку с кукурузными хлопьями.

Мужчина в первый раз улыбнулся. У него были крупные ровные и белые зубы.

– Договорились.

– Да, и не забудьте взять полиэтиленовый пакет, потому что я буду отправлять их вам поштучно.

У нее после Шага были другие мужчины, но ни с кем из них она не проводила ночей. Целый день прождала она гудка автомобиля. Еще до ланча она приняла ванну, и все равно ей пришлось ждать до восьми часов, когда он обещал заехать. Часы с радиоприемником мигали своими неоновыми цифрами, словно вели обратный отсчет времени. Агнес целый день бросало то в жар ожидания, то в холод уныния, и теперь перед туалетным зеркалом она чувствовала себя с каждой минутой все большей дурой. Она в уме составила список того, о чем не должна говорить этому новому мужчине. От плохих вещей, которые из лучших соображений следовало держать при себе, у нее перехватило дыхание. Они требовали выпивки.

Шагги безмолвно сидел рядом с ней, терпеливо положив руки на колени, аккуратно скрестив щиколотки. С его лица не сходило выражение мучительных переживаний. Агнес пыталась пересказать свою жизнь и чувствовала себя все более тупой и скучной. От тех вещей, о которых ей не стоило говорить, у нее начинались приступы зевоты. Та женщина, о которой ей не следовало рассказывать, спала с 1967 года – года ее знакомства с Шагом.

Рыжеволосого быка звали Юджин. Имя ей нравилось – оно было одновременно старомодным и простым. Таким именем матери обычно называли своих первенцев, тех, кто должен был стать основательным и надежным, гордостью матери, но не ее радостью. Агнес всегда казалось, что матери-католички давали это имя сыновьям, которых предназначали для священничества, детям, обреченным стать церковной десятиной.

Юджин нажал на гудок черного такси, и Агнес нервно подскочила на месте. Маленький пузырек с духами тихонько звякнул на ночном столике. Она посмотрела на мальчика, который сидел, скрестив пальцы на счастье. Он поднял руку со скрещенными пальцами и потряс перед ней с улыбкой надежды. В дверях появился Лик, он оперся о косяк, обхватил себя руками. Она попросила его поцеловать ее на счастье, и Шагги смотрел, как она обхватила брата руками за шею. Поначалу Лик оставался неподвижным, а потом очень медленно раскрыл руки и обнял ее. Он покрыл поцелуями ее щеки, наконец она, хихикая, как девчонка, оттолкнула его, проверила, не испортил ли он ее румяна.

На улице в мягком свете предвечерья она снова увидела, как красив Юджин. В костюме с широкими лацканами, аккуратно расчесанными густыми волосами – с таким мужчиной и старое такси превращалось в «Роллс-Ройс». Юджин открыл дверь и вышел из машины. Агнес увидела на нем галстук-шнурок, на котором гордо поблескивала галстучная булавка. Она поняла, что они впервые видят друг друга, не разделенные стеклянной перегородкой.

Он открыл заднюю пассажирскую дверь, и она не глядя могла сказать, что все питхедские женщины прилипли к своим окнам. Она почувствовала ветерок, создаваемый тысячью отодвигаемых тюлевых занавесок, откинула окольцованной рукой волосы с лица, высоко подняла голову. Она чуть ли не слышала, как они сердито скрежещут зубами.

– Нашли дом без проблем? – спросила она, когда он захлопнул за ней дверь.

– Без малейших, – сказал он, заводя машину. – Я