Лида продолжала ждать. От волнения она даже не заметила, как проснулось внутри ее резервное тепло. Наконец снова открылась дверь – и мальчик лет двенадцати, одним прыжком преодолев порог, спикировал в сугроб сбоку от дорожки. Одетый в теплый полушубок с широким ремнем, со сдвинутой на затылок фуражкой, он первым делом прошелся по палисаднику, вспарывая носками сапог снежную целину. Потом налепил снежков и попробовал докинуть до стены дома на другой стороне улицы. Не сумел и быстро утратил к этому занятию интерес.

Лида уже видела Энгеля на фотографии, но черно-белый снимок не мог передать незабудковую голубизну его глаз и прозрачность светлой кожи, жаркую яркость румянца. Золотистые кудри довольно длинных волос вольно трепал ветер.

Приоткрылась занавеска на окне, и Лида увидала Фрею в пеньюаре, с папильотками в волосах. Та костяшками пальцев побарабанила в стекло, привлекая внимание сына. А когда Энгель глянул в ее сторон у, очень выразительно показала жестами, чтобы натянул фуражку на уши. Мальчик так и сделал, но, стоило матери скрыться за занавесками, вернул ее в прежнее положение и с надутым видом прислонился к стене дома. Ему было скучно. Лида решила, что настала пора действовать.

– Эй, мальчик! – позвала на английском, подходя к ограде, едва доходившей ей до пояса.

Энгель приблизился сразу и без всякой опаски спросил вежливо:

– Что вы хотите, фройляйн?

– Послушай, ты мог бы сейчас пойти со мной?

– Куда? – удивился, но совсем не насторожился мальчик. Видно, был не из пугливых.

– Я живу вон там, за углом, – лихорадочно сочиняла Лида. – Мой младший брат болеет, и ему очень скучно. Он видел тебя в окно и очень хочет познакомиться, тут ведь совсем мало мальчиков вашего возраста.

– Вы немка? – все же решил уточнить Энгель.

– Наполовину. Моя мама англичанка, и так получилось, что она увезла меня в Лондон. Но теперь она умерла, и отец забрал меня к себе. У него новая семья, и я очень хочу стать им всем родной… Ну, пойдем?

– Я должен отпроситься у матери, – очень серьезно произнес мальчик. – Если вы подождете… я мигом.

И начал отступать по тропинке к дом у.

– Но ведь это всего на пару минут, – умоляюще проговорила девушка. – Ты только познакомишься с моим… Гансом, увидишь, где мы живем. А вечером сможешь прийти уже сам.

Но Энгель помотал головой так, что фуражка съехала на глаза.

– Я не должен нарушать семейные правила. Но я быстро, правда.

Лида тяжко вздохнула:

– Что ж, тогда, наверное, в другой раз. Эти русские морозы, – она поежилась и даже пару раз подпрыгнула на месте для убедительности, – просто убивают меня. В следующий раз не буду выскакивать на улицу легко одетой.

Развернулась и пошла прочь. Позади отчетливо пропела скрипучая калитка, раздались быстрые легкие шаги.

– Фройляйн… ой, простите, мисс!

– Да? – Она на ходу повернула голову.

Энгель бежал рядом, с изяществом олененка перепрыгивал глубокие сугробы вдоль тротуара.

– Если только на одну минутку. Я всего лишь познакомлюсь с вашим Гансом, а вечером приду и принесу ему мои книжки.

От этих слов Лиде захотелось завыть в голос.

Свернули за угол, Энгель шел рядом спокойно и доверчиво. В целом можно было и прямо сейчас приступить к делу: на улице ни души, да и кто может ей помешать? Но Лиде хотелось сперва поговорить с мальчиком, подготовить его, что ли.

Забираться далеко нельзя, он почувствует неладное. Лида шагнула к двери ближайшего парадного, дернула ручку. Но дверь не поддалась. Энгель впервые проявил нечто похожее на испуг:

– Мисс, в этом доме никто не живет! Вы что, соврали мне?

– А вот и живет! – Лида дернула изо всех сил, распахнула-таки упрямую дверь – и остолбенела. Сразу за дверью грудились покрытые гарью развалины. От дома сохранился лишь фасад. Ей ничего не оставалось, как втянуть мальчика на малюсенький свободный пятачок крытого шахматной плиткой пола и захлопнуть дверь.

– Энгель, ты только не пугайся, – попросила она, но увидела круглые от ужаса глаза ребенка и запоздало поняла, что забыла перейти на английский.

– Вы русская? – пролепетал он, зыркая по сторонам с той неизбывной детской уверенностью, что где-то обязательно отыщется путь к спасению.

– Да, но это сейчас совсем неважно. Ты меня не бойся.

– Вы партизанка, да? Вы хотите убить меня? Нет, вы хотите, чтобы мой отец сдался вам вместо меня?

– Не хочу, – помотала головой девушка. – Послушай, Энгель…

Мальчик вдруг дернулся вперед, целясь крепко сжатыми кулачками в живот девушки, но тут же с жалобным криком опустился на корточки. Лида плюхнулась рядом:

– Что с тобой? Где больно?

– Руки… как будто сломались.

– Сейчас пройдет. Только не кидайся на меня больше, ладно?

Энгель что-то напряженно обдумал, потом вдруг выдал:

– Вы что, такая же, как моя мама?

– Что? – поразилась такой догадке Лида. – А твоя мама… она какая?

Мальчик чуточку покраснел, но сказал:

– Однажды, когда я был еще маленький, я немного подглядывал за взрослыми. И вот один гауляйтер, папин друг… мне кажется, он хотел сделать маме кое-что плохое. Но упал на пол и начал биться и стонать. А мама стояла над ним и смеялась. Я тогда подумал, что мама… что она не такая, как все. Значит, это на самом деле так, мисс… фройляйн?

Замолчал и с любопытством уставился на Лиду. Свой страх он уже, кажется, позабыл.

– Да, все верно, – подтвердила она. – Твоя мама отличается от большинства живущих. Ее никто не может обидеть безнаказанно. И она будет жить вечно. А ты, Энгель, ты хотел бы так… ну, вечно жить?

Мальчик не раздумывал ни единой секунды:

– Конечно, фройляйн, я бы этого хотел. У меня ужасно большие планы.

– Какие же? – спросила Лида. Она осознавала, что просто тянет время и что с каждой секундой ей становится все страшней. Руки ходили ходуном. Да она, когда дойдет до дела, и сложить их должным образом не сможет!

– Ну, для начала я хотел бы заняться растениеводством, – рассудительно произнес мальчик. – Возродить все цветы и растения, которые когда-то существовали на земле. Построить такие теплицы, где им было бы хорошо. А потом бы я занялся людьми…

– Как это?

– В мире очень много зла. – Энгель сокрушенно покачал головой. – Я думаю, это можно остановить. Например, придумать такой приборчик, который вживлялся бы в тело человека. Как только человек начинал бы замышлять что-то плохое, приборчик причинял бы ему боль. Сначала небольшую. И если бы человек не угомонился – убивал. И все бы знали, что это правильно и справедливо!