Закончив, он осторожно и спокойно прошел на свое место.Сенаторы загудели, заспорили друг с другом.

— Ты задал им трудную задачу, — осторожно вымолвилКрасс, — с одной стороны, они, конечно, хотят смерти заговорщиков, но сдругой — боятся нарушить закон. Боюсь, что теперь Цицерону будет нелегко.

Но консул не собирался сдаваться. Нарушая существующийтрадиционный обычай, запрещающий во время опроса сенаторов выступать во второйраз, он поднялся и взволнованным голосом быстро произнес:

— Конечно, мы все согласны с Цезарем, что любое нашерешение должно быть демократичным и законным. Но разве нами движет однажестокость, разве мы не понимаем действия для блага государства и народаримского? Я думаю, сенат может сам решать, что выгодно римлянам, а чтонезаконно. Я призываю вас голосовать по совести, не заботясь о моей или своейличной безопасности, а руководствуясь лишь интересами государства.

— Предлагаю отложить решение данного вопроса до победынад Катилиной, — закричал со своего места Марк Аттий Бальб.

Цицерон растерялся. Он ждал не такого хода событий. В этотмомент, также нарушая все существующие традиции, слова вновь попросил ДецимСилан. Сервилий Ваттий, также нарушая процедуру, кивнул головой в знаксогласия.

— Говоря о высшей мере, — быстро заявилСилан, — я имел в виду не смертную казнь, меня, видимо, неправильнопоняли. Что может быть страшнее для римлянина, а тем более для римского претораи сенатора, чем тюрьма. Позор страшнее смерти для истинного римлянина, —высокомерно-демагогически заявил вдруг Силан. — Я считаю, что заключениеих в тюрьму и есть высшая мера наказания.

Антоний посмотрел на Цицерона. Консул понял, что егонапарник сейчас отступит, голосуя за это предложение сената. Антоний слабоулыбнулся, довольный таким исходом дела, но Цицерон сжал кулаки.

Кажется, он начинал проигрывать столь хорошо начавшуюсяигру. Неожиданно в храме раздался визгливый голос Катула, обвинявший Силана:

— И этот человек будет нашим консулом. Какой позор!

Сенаторы снова зашумели, закричали, задвигались. Цицеронсмотрел по сторонам, стараясь найти поддержку среди сенаторов, когда увиделКатона. Молодой сенатор просил дать ему слово. Цицерон показал на него Ваттию,и тот, стараясь перекричать шум, громко объявил:

— Слово Катону.

«Господи, — с внезапным испугом подумал консул, —неужели и он будет говорить о законе. В такой момент?»

Вышедший к ростральной трибуне для выступления Катон строгимвзглядом окинул сенаторов, выжидая, пока стихнет шум. Постепенно зал началстихать. Катон выждал несколько мгновений, неожиданно поднял руку и скорбнопроизнес, обращаясь к сенату:

— Мне приходят совершенно разные мысли, отцы-сенаторы,когда я оцениваю наше опасное положение и особенно когда размышляю надпредложениями, внесенными кое-кем из сенаторов.

Много раз, отцы-сенаторы, я подолгу говорил в этом собрании,часто сетовал я на развращенность и алчность наших горожан, и у меня поэтомумного противников. Поскольку я никогда не прощал себе ни одного поступка даже впомыслах, мне нелегко было проявлять снисходительность к чужим злодеяниям ипорокам. Вы, правда, не придавали моим словам большого значения, но положение вгосударстве тогда было прочным: его могущество допускало вашу беспечность. Нотеперь, — выкрикнул Катон, — речь идет не о том, хороши или плохинаши нравы, и не о величии или великолепии державы римского народа, а о том,будут ли все эти блага, какими бы они нам ни казались, нашими или же они вместес нами достанутся врагам. И мы смеем говорить о мягкости и жалости! Мыдействительно уже давно не называем вещи своими именами: раздавать чужоеимущество именуется щедростью, отвага в дурных делах — храбростью; поэтомугосударство и стоит на краю гибели. Что ж, раз уж таковы нравы — пусть будутщедры за счет союзников, пусть будут милостивы к казнокрадам, но крови нашейпусть не расточают и, щадя кучку негодяев, не губят всех честных людей.

Прекрасно и искусно построил свою речь Гай Цезарь, рассуждаяздесь о жестокости и мягкосердечии. Интересно, что он предложил отправитьзаговорщиков в другие города, видимо, зная, что в Риме их силой освободят либоучастники заговора, либо подкупленная толпа: как будто дурные и преступные людинаходятся только в Риме, а не во всей Италии, как будто наглость не сильнеетам, где защита слабее.

Следовательно, его соображения бесполезны, если он опасаетсяих, если же при таком всеобщем страхе ОН ОДИН НЕ БОИТСЯ, то тем больше у меняоснований бояться и за себя, и за ВАС.

Многие сенаторы невольно переглянулись друг с другом. Красстяжело засопел, а Цезарь молча смотрел прямо в упор на Катона. Молодой сенатор,бледный от гнева, не отводил глаза, выдерживая столь пронзительный взглядверховного понтифика. Напряженное противостояние длилось несколько мгновений, иего заметили немногие. Первым не выдержал Катон.

— Принимая решение насчет Лентула и остальных, —чересчур громко сказал он, отводя глаза, — вы должны твердо помнить, чтовыносите приговор и войску Катилины, и всем заговорщикам. Чем непреклоннеебудете вы действовать, тем больше они будут падать духом; если они усмотрятмалейшую вашу слабость, то все, кто преисполнен наглости, немедленно окажутсяздесь.

В нашей республике царят сегодня развращенность и алчность,в государстве — бедность, в частном быту — роскошь, мы восхваляем богатство исклонны к праздности; между добрыми и дурными людьми различия нет; все наградыза доблесть присваивает честолюбие. И ничего удивительного, — Катон почтикричал, — так как каждый из вас в отдельности думает только о себе, таккак в частной жизни вы рабы наслаждений, а здесь — денег и влияниямогущественных людей. Может быть, именно поэтому государство, оставшееся беззащиты, и подвергается нападению.

Оглушительный шум прервал его выступление. Многие сенаторы,чьи деяния были хорошо известны в Риме, негодовали особенно сильно.

— Будь у нас время, я бы не выступал такимобразом, — сказал Катон, когда шум несколько стих, — но мы окруженысо всех сторон: Катилина с войсками хватает нас за горло; внутри наших стен, ипритом в самом сердце города, находятся и другие враги, и тайно мы ничего неможем ни подготовить, ни обсудить, тем более нам надо торопиться.

Поэтому предлагаю: «Так как вследствие нечестивого заговорапреступных граждан государство оказалось в прямой опасности и так как доказано,что они готовили против своих сограждан и Отечества резню, поджоги и другиегнусные жестокие злодеяния, то, как схваченные с поличным на местепреступления, подлежат казни по обычаю предков».

Если вы не примете этого предложения, то давайте простим их,давайте подождем, пока Катилина не подойдет к городу и не возьмет егоприступом. Давайте дождемся новых проскрипций. Вы этого хотите? — гневнозакричал Катон. — Неужели вы не видите, не осознаете всей опасности,грозящей республике? Благодаря богам и мудрости нашего консула мы сумели раньшевремени предотвратить удар, арестовать заговорщиков. А теперь, когда ониполностью изобличены, среди вас есть такие, кто берется их защищать? Разведоказательств недостаточно? Разве вы не видели писем заговорщиков, призывавшихгаллов идти на наш город? Разве вы не слышали Сульпиция, рассказывавшего оскладах оружия, найденных в домах заговорщиков? Разве вам мало было признанийТита Вольтурция и аллоборгов? Так давайте снова пощадим их и снова начнемрассуждать о величии нашей республики, о гуманности к заговорщикам.