Кого пощадят Катилина или Лентул, приди они к власти, кого?Одумайтесь, сенаторы, я призываю вас именем богов, покровителей Рима.

— Смерть им! — гневно закричал Агенобарб.

— Смерть! — повторил Катул.

— Смерть, — как эхо, пронеслось по рядамсенаторов, нарастая все сильнее. — Смерть!

— Ставьте на голосование мое предложение, —крикнул обрадованный Цицерон, видя, как изменилась ситуация.

Ваттий поставил вопрос на голосование. Во внезапнонаступившей тишине сенаторы начали поднимать руки. Цицерон напряженновсматривался.

— Большинство, — чуть слышно выдохнул он спустянесколько мгновений.

Резко поднялся Цезарь.

— Хорошо, — громко сказал он, — тогда хотя быоткажитесь от конфискации их имущества, чтобы их детям было на чтосуществовать.

Некоторые сенаторы негодующе зашумели.

— Почему молчат народные трибуны, — строго спросилЦезарь, — или вы не должны защищать права римлян?

— Не надо, — быстро сказал примирительным голосомЦицерон, — Цезарь прав. Думаю, что конфискация имущества несправедлива.Ненужная жестокость будет вредна, особенно в отношении их семей.

Многие согласно кивали головой, одобряя такое решение.Ваттий, даже не ставя вопрос на голосование, также кивнул головой в знаксогласия. Все было кончено. Цицерон встал и с сознанием выполненного долгадвинулся к выходу. За ним поспешили остальные.

У входа в храм толпа радостно приветствовала Цицерона иКатона. В адрес Цезаря кое-где раздавались угрозы и проклятия. Выходя из храма,Цезарь горестно вздохнул и, не обращая внимания на возбужденную толпу, гордоподняв голову, зашагал к своему дому.

Уже на ступеньках храма Цицерон, словно вспомнив что-то,повернулся и, найдя Катона, подошел к нему.

— Благодарю тебя, — сдержанно сказал консул.

— Да, — мрачно кивнул Катон, — но Цезарь былотчасти прав, это все-таки противозаконная мера.

— Опять, — поморщился Цицерон, — «если законпревращается в прихоть нескольких лиц», — процитировал он Катона, —но это не несколько лиц, а большинство сената.

— Какая разница, — махнул рукой Катон, — ужевсе равно. Это единственный выход.

— Слава Цицерону, — закричал кто-то снизу, —долой Лентула!

Цицерон широко улыбнулся. Катон резко повернулся. По еголицу пробежала страшная судорога волнения.

— Несчастная страна, — с трудом выдавил он сквозьзубы, — мы стремительно катимся к своей гибели.

Люди требуют, чтобы общие законы были для таких случаев,когда при неудаче у каждого есть надежда хотя бы на собственное спасение. Ночтобы их не было раз и навсегда, когда вершится месть, ибо они могутпонадобиться людям в беде.

Фукидид

И была ночь. Весть о решении сената быстро разнеслась погороду. Никто не спал в эту морозную декабрьскую ночь, ибо в сердцах людей былихолод и тьма. Многочисленные факелы, освещавшие улицы и площади города, немогли согреть души и сердца римлян, осветить им истину, сделав ее достояниемвсех. Многих толкнуло на улицы болезненное любопытство, когда, сознавая своюбеспомощность, радуешься несчастью ближнего своего. Некоторые злорадствовали,некоторые были напуганы, но большинство просто наблюдали за случившимся, невысказывая никаких чувств. Даже дикая в своей монолитной злобе и беспощадная ковсему толпа менее страшна, чем стадо ко всему равнодушных и безучастных людей.

Римляне, уставшие от политиков всех мастей, без видимоговолнения восприняли весть о готовящейся смертной казни.

Цицерон, выйдя из храма, подозвал к себе преторов.

— Всех заключенных перевести в Мамертинскуютюрьму, — неожиданно визгливым, дрогнувшим голосом приказал консул. —Тресвирам[123] подготовить палачей, — добавил он,обращаясь к магистратам.

В сопровождении многочисленной охраны Цицерон личноотправился за Лентулом. За ними следовало несколько сенаторов. Люди,толпившиеся у храма, начали расходиться. Многие из них, однако, пошли к Форуму,где вскоре должен был состояться завершающий акт трагедии.

Через некоторое время на Священной дороге появилась большаяпроцессия, среди которой шли одинаково бледные Цицерон и Лентул. Первыйстарался вышагивать как можно более величественно, но липкий страх переднадвигающейся казнью уже вполз в его душу. Второй шел, высоко подняв голову,однако и его сердце было сковано ледяной коркой приближающейся смерти.

Цезарь, не присутствующий на церемонии казни, в этот моментсидел у себя дома. Вошедшая Помпея, заметив сумрачное настроение супруга,поспешила удалиться. Она знала, как опасно тревожить Юлия в такие моменты.

По Священной дороге процессия проследовала к Форуму.Цицерон, видя вокруг огромные толпы народа, почувствовал себя неожиданновеликим актером на сцене древнего театра. Но страх не исчезал, словно этанезаконная мера наказания была прелюдией к собственной казни Цицерона.

Шедший в окружении легионеров Лентул не обращал внимания наокружавшую его толпу, весь уйдя в себя. Он понимал, что шансов на спасение нетникаких, и не ждал от этой любопытно-скучающей публики какого-либо чуда. Даженедавние сообщники, находившиеся в толпе, напуганные происходящим, старались непопадаться на глаза Лентулу.

Марций, недавний сообщник и друг Лентула, вообще непоказывался на улицах города, отсиживаясь в доме своих родственников.

Цезарь, не выдержав ожидания, набросил на себя трабею истремительно вышел из дому, направляясь к Форуму.

Процессия подошла к тюрьме, где уже ждали тресвиры. Факелыразгоняли ночную темноту, а блики мерцающих огней создавали впечатлениедрожащего неба и причудливую картину изогнутого пространства. Лентул, ужеполностью уйдя в себя, выглядел безучастным к происходящим событиям. Цицерон,не разжимая губ, кивнул головой тресвирам. Те почти неслышно подошли к Лентулу.Бывший претор невесело усмехнулся (в такой момент!) и вошел вслед за тресвирамив мрачное помещение. Цицерон, вздрагивая, словно от холода, вошел вслед заними. Следом шагал угрюмый Антистий.

Поднявшись по ступенькам слева от входа, Лентул и тресвирыподошли к подземелью, названному Туллиевым. Оно имело сплошные стены и каменныйсводчатый потолок; по свидетельству Саллюстия, его запущенность, зловоние ипотемки производили впечатление отвратительное и ужасное. Палачи уже ждаливнизу. Тресвиры, завязав Лентулу руки, начали осторожно спускать его вниз. Надбывшим претором в последний раз мелькнули огни факелов.

Цицерон, стоявший у входа, отвернулся, стараясь не смотреть.