Потому, когда Христина попросила, чтобы Челбаренко отвез ее в «Арену», старый граф мысленно прикрякнул от удовольствия, глядя, как юная супруга аж визжит, когда бежит к подружкам, прижав локти к корпусу и слегка оттопырив кулачки, — было бы быстрее идти нормальным шагом, чем так бежать. Они все оглянулись и помахали ему, чуть смущаясь, как, наверное, студентки машут преподавателю. Челбаренко снова стало как-то лестно и очень спокойно, и он уехал к няньке и сыну.

А Христина, попив моккачино со сливками в «Пикассо», вдруг увидела Славу, который уже садился за их столик. Девчонки стали звать в какой-то загородный ресторан с сауной, она сперва не могла решиться, потому что мужу сказала, что будет гулять в центре и кто-то из девчонок отвезет ее обратно, а тут вдруг ресторан, да еще и с сауной.

— Поехали, давай, — вдруг тепло и тихо сказал Слава, как папа. — Ну?..

— Ой, ну ладно, — манерно, как она думала, под стать девчонкам, сказала Христина, — только быстренько. Выходя, они столкнулись у лифта с невысокой девушкой в длинном черном кожаном плаще и с высоким хвостом на затылке, которая странно посмотрела на них, и в самый последний момент Слава, даже не глядя на нее, вдруг бросил: «О, привет, Анжела, какими судьбами?»

Было такое впечатление, будто весь ресторан принадлежит им одним — в небольшом домике накрыли стол, официанты быстро приносили еду и тут же испарялись, не обращая никакого внимания на то, что многие сняли обувь и валяются на диванчике, покуривая кальян. Слава сидел все время рядом, отламывал кусочки хачапури и кормил ее, как маленькую. Потом заказали шашлычок, а сами пошли в пристройку, где разместились банные комнаты: помещение с душем, вешалками, диванчиком и собственно сауной.

В застекленном зале, темном от облепившего окна снега, было две купели. И в какой-то момент в этом буроватом жарком полумраке, где все были голые, Христина почувствовала Славину руку у себя на спине, он растирал ее пот и шептал на ухо: «Молодец… хорошо потеешь», — потом рука вдруг соскользнула на грудь, потом снова на спину, на бедра, и она невольно раздвинула ноги, может, потому, что голова закружилась, а он уже мял ее двумя руками, и она как в бреду опустила голову ему на плечо, а он дышал ей в ухо что-то неразборчивое. Потом они вышли в звеняще тихий и прохладный зал с купальнями, опустились в ту, что была потеплее, и сидели там, обвив друг друга. Краем глаза Христина видела, как девчонки выходят из сауны в предбанник и бросают на них такие добрые, такие понимающие и ни капли не осуждающие взгляды, не задерживаются там и что-то тихо говорят друг другу, с совершенно спокойными интонациями, будто речь идет о погоде или еде.

Прошло два месяца, на протяжении которых Анжелика, оставив тяжелую и неблагодарную работу продавца мелкой бижутерии, жила с дочкой у Славы — в самом центре Киева (смотришь утром в окно и глазам не веришь, потому что там — сверкающая стеклом, кубически-барочная, со стеклянными лифтами, лоснящимися «Ягуарами» в витринах, с подсвеченными неоном эскалаторами «Мандарин-Плаза»). Время от времени Анжелика сопровождала Славу в гипермаркет «Караван» за покупками на всю неделю (лучшее мясо, печень трески, свежий лосось для дочки) и методично навещала по утрам и вечерам, мягко ступая и струясь темным шелком. Понятие «совместные выходные» у них отсутствовало, и даже говорить «совместная жизнь» получалось с натяжкой. Вышло так, что Анжелика обрадовалась как маленькая девочка, и на протяжении всего этого времени от чистого сердца готовила ему вкусные завтраки и ужины (когда он приходил) и убирала эту квартиру с любовью к каждому квадратному миллиметру, как не уберет никогда в жизни ни одна домработница, но Слава относился к этому с ненавистной беспечной индифферентностью, какой грешат многие представители среднего класса, и, если бы Анжелика не шла к нему первой, он не проявлял бы ровным счетом никакой любовной инициативы. Сперва Анжелика думала, что Славка просто из таких мужчин, которые живут одинокими по многу лет и чувствуют себя с женщинами не совсем уверенно — предпочитая порножурналы и неприличные сайты, и это и есть, собственно, самая сокровенная и страшная тайна их жизни. Славка даже выглядел так — чуть сутулый, немногословный, с высокими залысинами и рассеянным взглядом.

Но очень скоро ей стало ясно, что Славкина жизнь — сытая, гладкая, здоровая и спокойная, полная решаемых проблем, выездов с нужными людьми в рестораны, звонков, на которые он отвечал, приосанясь и с легкой улыбкой: «Здравствуйте, Виталий Евгеньевич, очень рад вас слышать», — и от этого спокойного, выверенного годами официоза сжималось сердце, ибо вот оно — вот, рядом, то, как она сама хочет жить, только так — но Славкина жизнь струилась как-то мимо нее, лишь обрызгивая и орошая. Анжелику начинала тяготить его совершенно не приспособленная для жизни с ребенком спальня в японском стиле, раздражала эта низкая кровать, которая и не кровать даже, а матрац какой-то, хотя Слава, о, это был единственный раз, когда он проявил какое-то участие по отношению к ребенку, сказав: «Почему же нехорошая кровать, если Амели с нее ночью скатится, то не ударится точно». И Анжелика смотрела на него с подобострастием, заглядывая в рот и соглашаясь.

Была еще одна комната, третья. Вообще-то номинально там находился Славкин кабинет, но, как у всякого холостяка, на самом деле там была свалка, что-то вроде большой кладовки с окном. Кроме сложенных стопками вдоль стен книг, еще из материнской библиотеки, горного велосипеда, каких-то допотопных мониторов, было что-то вроде импровизированного спортивного зала из двух тренажеров, на которых он занимался в лучшем случае, раз в два месяца, и гладильный пятачок — не заваленный ничем уголок с гладильной доской, вечно служащей подставкой для чего-то еще, кроме утюга, и где домработница, не имея права нарушать установившийся беспорядок, любила почему-то гладить, именно в этой комнате. Анжелика, ревнуя, говорила ей, что постельное и нательное белье не нужно гладить, так как обжигаются волокна и нарушается способность материи впитывать пот. Домработница говорила, пускай Слава сам решает, и это бесило Анжелику, она позвонила ему и стала кричать в трубку, чтобы он «сказал этой бабе, что не надо гладить белье», у Славы шла какая-то встреча, он довольно сухо ответил, что занят и его все устраивает, менять ничего не надо. И тогда Анжелика допустила еще одну оплошность и завела разговор на тему переделки никому не нужного кабинета в детскую.

Они сидели в японском ресторане вместе в Вадиком, который вызывал у Анжелики острейшую антипатию, хотя вроде ничего плохого не делал, но бывает, что люди раздражают просто своим видом, чуть выкаченной нижней губой, тонкими запястьями, густо усеянными черными волосищами, и, конечно, безраздельной властью над Славой. Амели устроили с дорогой почасовой няней из агентства, и Анжелика готовилась к ресторанному выходу полдня, а потом оказалось, что «Якитория» — это просто забегаловка среднего уровня, хотя и посидели они там на сто долларов, но, с другой стороны, кто сказал, что сто долларов — это большие деньги? Анжелике было неприятно, что она слишком вызывающе одета — в вечерней блузке с голыми плечами, — когда за соседним столиком пара в джинсах и свитерах уминает такое же блюдо суши, как и у них, — самое дорогое из всего меню.