— Валяйте.

Марина проворно разлила коньяк по низким бокалам и почтинасильно всучила один Пацюку.

— Сегодня удачный день, Егор! Чрезвычайно удачный! И яхочу за это выпить. Прозит, юноша!

Она лихо чокнулась с оторопевшим Пацюком и так же лихо влилав себя темно-янтарную жидкость. Егор, все еще не понимая причин столь бурнойрадости и совершенно сбитый с толку, последовал ее примеру.

— А теперь расскажите мне, как это произошло? Я хочузнать подробности.

— Какие подробности?

— Подробности ее смерти, разумеется!

— Вы знали ее? Знали Мицуко?

— Имела несчастье. — Марина кровожаднорассмеялась. — Мицуко, надо же! Подобрала себе имечко! Такое же идиотское,как и сама! Мицуко, держи карман шире! Наверняка какая-нибудь Клава или Марфа.Или, не дай-то господи, Нюся из Жмеринки!

— Ее звали Елена Алексеева, — вступился за МицукоПацюк.

— Не все ли равно? Жалкая выскочка. Вообразила о себеневесть что! Ни вкуса, ни темперамента, ни ума — одна только доморощеннаяпровинциальная наглость. К сожалению, иногда это действует… на отдельныхизвращенцев.

Жрица говорила с такой страстью, с такой внутреннейубежденностью, что Пацюк взмок от пота: как будто его, одного из яркихпредставителей когорты извращенцев, застали за любовными утехами с молоднякомзоопарка.

— Так как же все это произошло? На нее свалился кирпич?Или ее раздавило асфальтоукладочным катком? Или поезд не сбросил скорость напереезде? А может, какой-нибудь бедняга не выдержал и перерезал ей горло?

Пацюк вздрогнул. О чем говорит эта женщина?!

— Ага! — Похоже, он попался, и Марина сразу жеуличила его в этом. — Уже тепло! Речь идет об умышленном убийстве, не такли?

— Да. — Черт возьми, почему он идет на поводу уэтой сумасшедшей? — Речь идет об умышленном убийстве.

— Так я и знала. Эта мерзавка никогда бы своей смертьюне умерла!

Марина больше не предлагала Пацюку коньяк. Она пила свойобожаемый “Реми Мартен” сама. И быстро хмелела — но не от спиртного, нет, а отни с чем не сравнимого, сладостного, острого чувства торжества.

— Ну что же вы молчите, Егор? Я жду деталей!

Почему он не встанет и не выплеснет содержимое бутылки влицо этой злобной фурии? Почему он до сих пор сидит здесь? В то время как у егобеспомощного мертвого ангела отрывают крылья?

— Вы не очень-то ее жалуете, — мрачно сказал Егор.

— Это мягко сказано. Я ее ненавижу. Так же как и ещенекоторых засранцев. Например… — Но примера не последовало. Марина сдержалась ине стала вытаскивать список смертельных врагов из лифчика.

— Значит, в субботу вечером она не заходила к вам?

— Попробовала бы она зайти!

— И вы не видели ее.

— Нет. Хотя… Если честно, сейчас бы я на нее взглянула.И даже сфотографировала бы ее на память. Как вы думаете, это не запрещено?

— Не знаю…

Марина допила коньяк и с силой швырнула бокал об пол.Хрупкое стекло разлетелось на сотни таких же хрупких брызг.

— К счастью. — От полноты чувств она потрепалаЕгора по щеке. — Посуда бьется к счастью, дружок! Что ж, кое-кому недовелось дожить до геронтологического центра! Ура! Да здравствует спокойнаястарость! А я иду готовить кофе!

Она выпорхнула из кабинета, оставив Пацюка в тягостномраздумье.

Сумасшедшая! Она просто сумасшедшая. Или демоница,призванная сокращать поголовье серафимов и херувимов на Земле. Безусловно,Марина знала Мицуко, а Мицуко — Марину: только совершенная красота способнавызвать такую совершенную дистиллированную ненависть. Ненависть без примесей,без жалких вкраплений сострадания…

Но не похоже, чтобы Мицуко стремилась именно сюда, в этотстеклянный рай. Страх и ненависть слишком разные, почти полярные чувства, хотяони и могут быть вызваны сходными причинами. Но если Мицуко чего-то боялась —значит, ей нужна была защита. Она и ехала за защитой, она хотела успетьвовремя. А получила ножом по горлу.

Пацюк встал и прошелся по кабинету.

Ничего особенного, кабинет — каких тысячи. Он сам успелпересидеть в нескольких, заполняя протоколы обысков. Зрелище — забавнее непридумаешь. Как, право, смешно иногда выглядят самые обыкновенные вещи, когдаих застаешь врасплох! При обыске они вдруг становятся похожими на застигнутыхна месте интимного преступления любовников. И почти всегда хранят какую-то несовсем приличную тайну. Впрочем, точно так же, как и люди…

Воровато оглянувшись на дверь, Пацюк выдвинул ящикиписьменного стола. В верхнем не было ничего особенного — так, офисные радости:от амбарных книг до скрепок. Зато в нижнем!.. На самом дне небрежно валялиськакие-то странные фигурки. Пацюк вытащил одну из фигурок и поднес к лицу. Чертвозьми, да это кукла, надо же, какая гадость! — затвердевший воск, подобиеодежды, кончики обуглившихся спичек вместо глаз. Да к тому же подушечка сиголками! И не просто с иголками, а с сапожными иглами.

Уж не отделение ли “Актер и режиссер кукольного театра”заканчивала Марина?

Пацюк повертел жалкий комок воска в руках и решил, что —нет. Уж слишком непрезентабельны были поделки, ничего общего с хрустальнымсовершенством основной экспозиции…

Шорох за дверью заставил Пацюка бросить фигурку обратно вящик и отпрыгнуть от стола.

Когда в кабинет вплыла Марина с кофе, он уже чинно сидел надиване.

— Не скучали? — спросила Марина.

— Что вы!

— Кофе готов. Прошу. Вам с сахаром или без?

— С сахаром.

— Все мужчины обожают сахар. Мой подл… — Маринанеожиданно помрачнела. — Кое-кто так и называет возлюбленных: “Мой сахарок”.А вы как называете свою девушку?

— Ангел, — секунду подумав, ответил Пацюк.

— Тоже неплохо. Но “мой сахарок” звучит гораздоинтимнее. А ангелы принадлежат всем. Вы не находите?

— Нахожу.

Пацюк действительно находил, что Марина неглупа и даже в какой-томере философична. Ангелы принадлежат всем, тут она права. Это национальноедостояние.

— Значит, вы знали девушку, — в который разбезуспешно начал Пацюк, отхлебывая кофе.

— Шапочное знакомство, поверьте. — Маринаскрипнула зубами. — Если бы она не заявилась сюда в один из понедельников…Дожидалась открытия этой своей конторы, видите ли… Я была бы избавлена от этогознакомства. Равно как и…

Она не договорила.

— Если вы хотите узнать о ней побольше, я могупорекомендовать вам одного человека. Он очень, очень близко с ней знаком.