Сто метров. Семьдесят. Пятьдесят.

Стал виден номерной знак с желто-голубым флажком и внушительным рядом нулей. «Бентли» сбавил ход. Остановился – без визга тормозов и скрипа покрышек. Замер напротив ангела в костюме. Из машины долго никто не выходил. Тишина вознамерилась было вернуться, но щелкнул замок. Онищенко Федор Степанович, генерал-майор милиции в отставке, выбрался наружу. Он был облачен в парадный мундир: темно-синее сукно, серебро погон, бордовые лампасы, орденские планки. Сверкали ботинки, начищенные до зеркального блеска.

Мундир был Онищенко тесноват.

Властным жестом приказав водителю оставаться в машине, генерал без спешки направился к ангелу. Так офицеры идут в последнюю атаку – в полный рост, строевым шагом, с гордо поднятой головой. В двадцати шагах от ангела генерал остановился. Не спеша расстегнул длинную кобуру и достал именной пистолет Стечкина с гравировкой. Встал в пол-оборота, чуть выставив вперед правую ногу и развернув левую. Поднял пистолет. Старая стойка для стрельбы – сейчас учат по-другому. Рука с тяжелым – больше килограмма – «Стечкиным» не дрожала.

Сухо щелкнул предохранитель.

Ангел не шевелился.

Генерал хищно прищурился, выцеливая голову. На миг задержал дыхание – и плавно нажал на спуск. Выстрел. Второй, третий…

Кузнечики примолкли в испуге.

Ангел не шевелился. Так и стоял ростовой мишенью, глядя в черную дырку ствола, извергавшего огонь и свинец. Выстрел. Седьмой, восьмой… Голова-грудь-живот-голова. Казалось, генерал все время промахивается. Но Федор Степанович не промахивался, и знал это.

Выстрел.

Семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый…

Неслышно – после грохота выстрелов – звенит гильза, катящаяся по асфальту. Остановилась. А кажется, все еще звенит. Это в ушах. Сейчас пройдет.

Ангел ждал. Он был цел, и костюм его не пострадал. Словно Онищенко палил холостыми… Генерал опустил пистолет. Кивнул ангелу: я так и предполагал. Резко вскинул руку к виску, будто честь отдал.

Выстрел. Двадцатый, последний.

Висок брызнул красным. Фуражка слетела с головы Федора Степановича и укатилась в кювет. Генерал рухнул навзничь. Крепкий бритый затылок глухо ударился об асфальт. Федору Степановичу было уже все равно. Он лежал и строго, как на младшего по званию, глядел в небо стеклянным взглядом. Именной пистолет генерал не выронил. Из отверстия в виске сочилась багровая струйка, липкой лужицей растекаясь вокруг головы Онищенко.

Щелчок двери.

Из кабины выбрался водитель Устинчук – в штатском, в черной рубашке, застегнутой наглухо, в черных брюках, отутюженных до бритвенных «стрелок». Он все знал заранее и оделся, как на похороны. Пошарив в кармане рубашки, Устинчук достал пачку «Camel essential». Хотелось перекурить, прежде чем грузить Онищенко в машину. Очень хотелось. Иначе Устинчук боялся, что прыгнет за руль, оставив генерала валяться на трассе, и даст по газам.

В этот момент ангел шагнул к мертвецу.

Устинчук застыл с прилипшей к губе сигаретой. Правую руку он сунул в карман брюк в поисках зажигалки. Там рука и осталась. Впору было поверить, что Устинчук, в детстве – салтовский шпаненок, полез за ножом.

– Встань, – велел ангел.

Мертвец послушно встал. Он не воскрес: взгляд Онищенко по-прежнему был стеклянным. Чернела аккуратная дырка в виске, разве что кровь перестала течь.

– Зачем? – спросил ангел.

Генерал молчал.

– Зачем? Самоубийство – смертный грех.

Ангел не спрашивал, зачем генерал стрелял в него. Он спрашивал, зачем генерал выстрелил в себя.

– Я не справился.

Голос мертвеца был ровным, как взлетная полоса. Безучастным, как дорожный указатель. Этим он напоминал голос ангела.

– Гордыня, – понимающе кивнул ангел.

– Бессилие, – возразил генерал. С неимоверным трудом он продавил сквозь мертвые связки намек на интонацию. – Я всегда мог что-то сделать. Всю жизнь. Делал или нет, но мог. А сейчас – нет.

Некоторое время ангел размышлял. Водитель Устинчук извлек из кармана руку с зажигалкой. Не в силах отвести взгляд от ангела и мертвеца, он чиркал колесиком. Пальцы мелко дрожали. Когда огонек загорелся, Устинчук обжегся. Прикурил с третьей попытки, затянулся глубоко, до одури – как в последний раз.

– Ты воевал, – сказал ангел.

Он не спрашивал.

– Да, – согласился генерал.

– Убивал.

– Да.

– Привык отдавать приказы. Выполнять приказы.

– Да.

Ангел задумался. Мертвец стоял перед ним с разряженным пистолетом в руке.

– Семья?

Наконец-то прозвучал вопрос.

– Жена. Сын.

– Взрослый?

– Да. Двое внуков. Внучка замужем. Ребенка ждет.

– Они здесь?

– Жена – здесь. Остальные – нет.

– Ты рад этому?

– Я рад, – лицо мертвеца исказила гримаса. – Но я все равно не справился.

Устинчук докурил сигарету до фильтра. Он сжимал в пальцах желтый упругий цилиндрик с черным ободком по краю. Ему казалось, что это граната. Что на его окоп едет танк.

– Я не могу дать тебе второй шанс, – сказал ангел.

– Не надо.

– Это не мне решать.

– Слава богу, – ответил генерал, убежденный атеист. – Слава богу, что не тебе.

– Иди и покойся с миром. До Суда.

Генерал кивнул и деревянной походкой направился к машине. Открыл заднюю дверцу. Сел на сиденье. Протянул руку, желая закрыть дверь – и обмяк. Рука упала на колени. Под взглядом ангела дверца закрылась сама. Щелкнул замок.

– Отвези его домой, – велел ангел водителю.

Я ненадолго отойду.

За мной уйдет осенний вечер,

Шурша листвой. Сегодня вечность

Написана нам на роду.

Ты скажешь: встретимся в аду?

Отвечу: ладно. Лишь бы встреча.

– Не надо, – пискнула Манька-убогая. – Много-то как…

– Бери, – уговаривал ее Чепрунов. – Бери, не ломайся.

– Много… Я боюсь, когда столько денег!

– Бери! Помолись за раба Божьего Виталия…

– Боюсь! Много очень…

– Эй! – заорали от ограды. – Хорош трепаться! Люди ждут…

– Иди на хрен! – взвился Чепрунов, менеджер супермаркета «Плюс». – Я свою очередь отбомбил! Жди и не вякай…