Не сводя глаз с врага, они принялись отходить туда, откуда пришли. Отступали даже медленнее, чем наступали. Возможности оглянуться не было, люди отступали и бранились; многие подвернули голень или повредили колено. Один глупец получил колотую рану в ягодицу, наткнувшись на меч товарища из заднего ряда.

Тулл не обращал на это внимания, поскольку преследования не было, а когда они спустились со склона, германцы скрылись в лесу, забрав тело берсерка с собой. По крайней мере, дюжина легионеров претендовала на то, чтобы получить вино от Тулла за попадание в великана. Командир расхохотался и заявил, что центурия получит четыре амфоры и поделит по своему усмотрению, по амфоре за каждый меткий бросок.

– Конечно, после того как мы вернемся в Ветеру, – добавил Тулл. Несмотря на это отрезвляющее заявление, солдаты радостно закричали.

На подходе к остальным когортам его ждал Бассий с небольшим эскортом.

– Ситуация была рискованная, – сказал примипил.

– Я бы сравнил ее с пинком по осиному гнезду, примипил, – спокойно ответил Тулл. – Не самый разумный поступок.

– С берсерком ловко получилось.

Тулл покинул строй и знаком велел когорте продолжить движение, после чего понизил голос:

– Если б не убили его, мы оттуда не вернулись бы.

– Правильно сделал. Ты успел заметить, сколько их?

– По моим подсчетам, около тысячи, примипил, но, похоже, в лесу оставалось куда больше. Арминий не начнет, пока у него не будет достаточных сил. Шесть лет назад у него было от пятнадцати до двадцати тысяч копий.

В их положении приходилось рассчитывать, что врагов будет гораздо больше. По числу легионеров Цецина имел преимущество перед Варом, однако в западне полагаться на численное превосходство неразумно. «У Арминия появлялась возможность повторить прошлый маневр, – размышлял Тулл. – Дорога через Длинные Мосты – удобное место для нападения из-за болот, которые тянутся на многие мили вокруг. Если сломить боевой дух легионов, то бежать им будет некуда».

– Меня всегда интересовало, как им удалось сбить с толку Вара, – сказал Бассий. – Теперь я начинаю понимать.

Тулл почувствовал, как всколыхнулась застарелая ненависть к Арминию.

– С нами такое не повторится! – выкрикнул он и добавил: – Примипил.

Бассий, казалось, повеселел.

– Я рад, что ты служишь в моем легионе. – Он одобрительно кивнул Туллу и тут же посерьезнел. – Лагерь сам собой не построится. Цецина прислал приказ продолжить то, что мы начали. Бери своих людей и копайте вон там, у Шестой когорты. Позже поговорим. Будет собрание старших командиров, в том числе старших центурионов.

– Слушаюсь, примипил, – ответил Тулл.

В тучах неожиданно появился просвет, и на мокрую землю упали лучи предвечернего солнца. Почти сразу дождь ослабел и прекратился. Эффект был потрясающий. Вся местность, мгновение назад казавшаяся враждебной, преобразилась и теперь смотрелась вполне дружелюбной. В глубине болота довольный тетерев затянул: «Ку-куку-кукирру». Где-то насвистывал легионер. Другой шутил. Солдаты не пали духом, и Тулл улыбнулся.

Он посмотрел вверх, на холм, где они убили берсерка, и хорошее настроение улетучилось так же внезапно, как и появилось. Вдоль линии деревьев выстроилась бесконечная шеренга варваров. Такой же строй застыл и на холме по другую сторону болота. С досадой чувствуя, что по спине струится холодный пот, Тулл подумал, что их, должно быть, тысячи четыре. И, что хуже всего, это только часть войска Арминия.

Издалека казалось, что воины стоят совершенно неподвижно. Само их присутствие было достаточной угрозой и ясным посланием каждому римлянину, находившемуся внизу, в болоте.

Мы убьем вас всех.

Ночь во второй раз опустилась на огромный римский лагерь после того, как армия Цецины прибыла к началу Длинных Мостов. Спорый и холодный моросящий дождь не унимался. Облака закрыли луну и звезды, как перед этим солнце, и дни сделались похожими один на другой. Только костры, разложенные перед солдатскими палатками, давали слабый свет, да еще маленькие масляные светильники внутри них. Пизон тащился по грязным улицам лагеря к палатке, в которой устроили временный госпиталь. Слабый свет, неровная раскисшая земля и торчащие камни удлинили дорогу от палаток его когорты до госпиталя, по крайней мере, втрое. Он утешал себя мыслью о раненом Саксе, который будет рад его приходу, а еще больше – о вине, булькавшем в кожаной фляге у него за плечом.

Из-за вала доносилось пение германцев; воины Арминия непрерывно тянули свой барритус. Пизон старался не слушать это тревожащее враждебное завывание, но получалось плохо. «Чтоб их забрала преисподняя, и побыстрее, – думал он. – И да не позволят боги нашим часовым заснуть». Дойдя до входа в госпитальную палатку, Пизон пропустил двоих с носилками, на которых лежало тело легионера, и не удержался – склонился над покойником, посмотреть, не Сакса ли это или кто-нибудь из знакомых солдат.

К своему стыду, Пизон почувствовал облегчение, когда увидел незнакомое лицо. Он порылся в своем кошеле.

– Подождите. – Носильщики посмотрели на него недовольно, но остановились. Достав денарий, солдат пробормотал: – Ему надо будет заплатить лодочнику.

– Ты хороший человек, – сказал носильщик постарше, ветеран, годившийся Пизону в отцы. – Клади.

Прикасаться к еще теплым губам трупа было неприятно, но за прошедшие годы Пизон делал это много раз для своих товарищей. Он положил монету на окровавленный язык и поднял нижнюю челюсть мертвеца, закрыв ему рот.

– Пусть будет быстрым твое путешествие. Дай этому мерзкому Церберу пинок за меня.

Носильщики дружески кивнули ему и продолжили свой путь. Пизон знал, куда они направляются – к огромной яме возле одной из стен лагеря. Ее выкопали прошлым днем, еще до того, как завершили работы на укреплениях, и на дне ямы уже набралось воды по пояс. В ней плавали тела более чем пятисот легионеров, погибших в сегодняшних стычках. Друзей Пизона среди них не было, за что он благодарил богов, но из центурии Тулла погибли два человека, а всего в когорте пало до пятидесяти солдат. Германцы атаковали весь день – как легионеров, таскающих бревна, так и тех, кто восстанавливал пришедший в негодность настил.

«Я жив и невредим, – думал Пизон, – как и остальные мои друзья, кроме Саксы». Копье германца пробило левое предплечье его товарища, когда тот рубил дерево. Саксу не повезло, но такую рану можно залечить. «Надо быть благодарным», – размышлял Пизон. Остальным повезло куда меньше.

В госпитальной палатке его встретила стена теплого спертого воздуха, смешанного с сильными запахами. Острый аромат уксуса помогал справиться с вонью мочи, дерьма, крови, мокрой шерсти и мужского пота. Стараясь дышать ртом, Пизон шагал вдоль рядов раненых, перевязанных людей, отыскивая глазами Саксу. Как и их здоровые товарищи повсюду в лагере, несчастные лежали на одеялах, постеленных на сырую землю. Многие спали, либо опоенные маковым соком, либо впав в забытье от страданий. Другие слабо стонали. Несколько человек тихо беседовали с соседями. Кто-то мычал мотив известной походной песни, начиная ее снова и снова. Один бредил, повторяя: «Мама… мама… мама». Пизон взглянул на него и пожалел, что сделал это. Плотная повязка покрывала правый глаз солдата, но темно-красная кровь продолжала сочиться сквозь нее из раны. Несчастного, должно быть, терзала мучительная боль.