Мне с ними было хорошо. Они были настоящей семьей во всех отношениях, если я понимаю в семьях. Я была так рада, когда они просили меня присоединиться к их ужину каждый вечер; это действительно позволяло мне чувствовать себя членом их семьи.

Мэнди за меня очень радовалась. Мы продолжали общаться, хотя я не могла похвастаться большим количеством историй. Однажды она позвонила мне, чуть не лопаясь со смеху:

— Ты не представляешь, Сюзи! Я теперь не я!

Оказывается, миссис Голдберг вдруг ни с того ни с сего остановила ее в холле:

— Ты ведь хотела бы подстричь волосы, не так ли?

— Гм, нет. На самом деле нет. Я как раз их отпускаю.

— Ты, возможно, захочешь подумать над возможностью посетить моего стилиста. Он делает удивительные вещи… с любыми волосами.

Мэнди проигнорировала предложение. Но в тот же день, позднее, миссис Голдберг снова остановила ее.

— Мне пришлось затратить много усилий. Но я записала тебя в мой салон. На завтра на час.

Мэнди волей-неволей почувствовала легкое смущение. Видимо, надо идти. Переступив порог салона, в окружении его завсегдатаев она почувствовала себя полной провинциалкой. Так вот, оказывается, в чем дело!

Парикмахер миссис Голдберг оказался очень любезным. Мэнди спросила его, многим ли кинозвездам он делал прически. Он сказал да, у него много знаменитых клиентов, но он не может называть их. Для парикмахера он был не слишком-то разговорчив. Она перестала терзать его вопросами, но навострила уши. А послушать было что! Стилисты болтали со своими клиентами.

Спустя час она вышла из салона, нашпигованная огромным количеством информации. Она вынуждена была признать, что ее прическа очень ей идет, но она чуть не расплакалась, узнав, что должна выложить за нее сто долларов. А мысль, что в Монтане она могла бы сделать стрижку за двенадцать долларов у сэра «Всех-Стригу», чуть ее не убила.

Спустя годы, когда борт номер один Воздушных сил США задержал на два часа движение по взлетно-посадочной полосе в аэропорту Лос-Анджелеса из-за того, что президент Клинтон подстригал волосы, Мэнди расхохоталась. Парикмахер миссис Голдберг Кристоф был тем самым, кто приводил в порядок гриву президента.

Я все еще не отказалась от своих фантазий относительно приятного времяпрепровождения в салоне красоты. Несмотря на мой плачевный опыт, все же я жила в столице роскоши и красоты. И знала, что где-то существуют волшебные, восхитительные места, где я могу почувствовать себя немножечко звездой. На этот раз я записалась на массаж и обработку воском в салоне на Родео-драйв, который порекомендовала мне Пегги. Очень дорогом и притягательном. И я могла уделить себе сколько угодно времени. Что могло пойти не так, спрашивается?..

Устрашающего вида русская женщина — крупная, с усами — встретила меня у дверей. Говорила она с таким сильным акцентом, что я еле-еле понимала ее.

«Мы начнем с рук» звучало как «Ми начном зз рук». Она была похожа на советских тяжелоатлетов на Олимпиаде, при этом я не имею в виду женщин.

Я неуверенно кивнула. Работа у Дебры повысила планку моей самоуверенности, но я знала, что еще слишком несмелая. До этого момента я не осознавала, как просто меня запугать.

Брови я выщипывала лет, наверное, с двенадцати. Для удаления волос на ногах я никогда не пользовалась воском, тем не менее считала, что это будет здорово, если не придется бриться неделями или даже месяцами. А почему бы не обработать и подмышки? В своем воображении я рисовала довольно простую процедуру: мои ноги погружают в теплый воск, а затем все это просто удаляют. Я думала, что это совсем не больно — выщипывание бровей никогда не было слишком болезненным. И после некоторого незначительного дискомфорта у меня будут гладкие, как шелк, ноги, а затем я буду наслаждаться массажем лица.

— Вы сидеть здесь, — прокрякала русская матрона, указывая на длинное мягкое откидное кресло, мало чем отличающееся от кресла дантиста. — Вот, наденьте это. Я сейчас вернусь. — Она вручила мне майку с круглым вырезом.

Минуты через три женщина вернулась со своей напарницей — еще одной внушительного вида русской. Вместе они выглядели как команда Международной федерации реслинга. Почему именно два специалиста нужны для нанесения воска и массажа лица?

— Поднимайте руки, пожалуйста.

Я колебалась. Мне не хотелось выставлять напоказ мои европейского стиля ямочки, будь она даже Андреа Великанша[108]. Я не брилась уже около месяца; я полагала, что мне нужно до некоторой степени отрастить волосы, иначе воску не на чем будет держаться.

— Давай, давай. Мы не собираемся тратить на тебя целый день. Подними руки, пожалуйста.

Ладно, хорошо. Я подняла руки, демонстрируя свои заросшие подмышки.

— О-о-у-у, ты брилась! Чик-чик!

Как же тогда выглядят, по ее мнению, небритые подмышки?

Лопаточкой она нанесла толстый слой горячего воска на одну подмышку, затем на другую.

— А-а-а-й! — завопила я.

Воск мгновенно застыл и сжал кожу. Руки мои так и остались в приветственном жесте со сжатыми кулаками, как будто я только что пересекла финишную черту марафонской дистанции, установив новый мировой рекорд. Боль была мучительной. Подобное ощущение можно получить от растопленного свиного жира, если ты достаточно глуп, чтобы залить его себе в открытую рану. Я принялась глубоко дышать в ожидании продолжения экзекуции.

Когда тяжелоатлетка наконец рванула воск, я заорала что было мочи и чуть не потеряла сознание. Клянусь, она содрала с меня три слоя кожи!

Какая-то женщина с испугом заглянула к нам:

— Что здесь происходит?

Экзекуторша пожала плечами.

— Она брилась, — сказала она бесстрастно, словно говоря: «Она постелила постель, теперь ей придется умереть в ней». Заглянувшая посмотрела на мои кровоточащие подмышки и покачала головой с плохо скрытой брезгливостью.

— О, тогда понятно…

— Давайте пойдем, — выпроводила ее ассистентка, выходя вслед за ней. — Здесь мы ничего не можем сделать для нее.

Они покинули комнату.

— А теперь займемся ногами, — произнесла оставшаяся в одиночестве мучительница подозрительно веселым тоном и стала тонкими рядами накладывать на мои голени что-то, весьма сильно напоминавшее клейкую ленту для ловли мух, которую обычно подвешивают в конюшне. Я извивалась на кушетке, как выпотрошенная рыба, обвязанная веревочками, из которой собираются приготовить филе. Я начала стонать еще до того, как она принялась медленно отдирать полоски, одну за другой. Мои судорожно сжатые кулаки по-прежнему символизировали победу, подмышки были украшены салфетками «Клинекс». Когда экзекуторша сорвала особенно сильно прилипшую полоску, я поклялась себе, что никогда не буду рожать, если это так же болезненно. Когда она велела мне перевернуться для обработки задней части ног, я отказалась.