Надо будет тоже завести себе лихого коня и при случаеотплатить Вестейну ярлу тем же. И что за печаль, если это случится, быть может,ещё через две-три зимы.

Между тем воротились домой и князья.

Хоромы, в которых обитал ещё прежний Ратша, красовалисьпосреди широкого двора, сработанные мастеровитыми дедами на совесть и на славу.Ладно, крепко, брёвнышко к брёвнышку стоял на земле княжеский дом: терем,светлая гридница, жилые срубы под тёплыми земляными крышами. Высоко возносиласьраскрашенная деревянная резьба. Крытые переходы оплетали хоромы, связывая их вединое целое. А позади хором, как скромные слуги позади господина, стояликлети, поварни, вместительная ключница на хитрых деревянных столбах.

Мстислав с его костылем галерейками ходить не любил. Вот итеперь он вышел из гридницы через дверь, нарочно для него прорубленную, огляделзалитый солнцем двор, привычно оперся на руку сына и вздохнул: хорошо-то как…

Людота, счастливый, но всё ещё робкий, шёл следом закнязьями, бережно неся закутанный меч. Чурила – не Радим. Тоже не мёдомобмазан, но хоть не засадит в поруб со страху, как бы ты не выковал такогокому-нибудь ещё.

Молодой князь провёл отца через влазню, а оттуда – в жилуючасть избы. В тёплой повалуше не было окон, так что свет проникал только черезраскрытый дымогон наверху, да ещё над печью в висячем железном решете веселопотрескивала лучина. Колеблющийся огонь озарял высокие стены, жирно закопчённыеповерху и чисто вымытые внизу, накрытый стол и трёх проворных девчонок, расставлявшихпоследние миски и ковши.

Людота обежал взглядом гладко вытесанные стенные брёвна…Надо будет попозже сказать Мстиславичу, а там – навряд ли не разрешит! –наготовить красок из глины и трав, да и пустить по этим стенам долгогривыхрыжих коней и красавиц с распущенными косами, летящих в купальском хороводе. Исамого князя с мечом в руках. Значит, так: красную краску он приготовит изпятилистника, синюю – из корня лапчатки, а жёлтую – из цветов прыгуна…

Люди, сидевшие по лавкам, при появлении князей поднялись,начали кланяться. В доме Мстислава ещё держался старинный обычай, согласнокоторому все жившие под крышей садились за один стол – челядь и господа,свободные и рабы. Злые языки говорили, что иного от князя-колодезника ждатьбыло трудно. Ведь до того, как вселиться в эти хоромы хозяином, не мог онпохвастать ни знатностью, ни богатством. Где ж ему знать, как это делается вдомах у вятших мужей! Ворчал Вышата Добрынич, ворчали старшие бояре. НоМстислав был упрям не менее сына. Ни под чью дудку не плясал, не слушал дажекнягиню.

А княгиня Добронега, мать Чурилы, осмотрела стол и угляделасмирно сидевшего Людоту.

– Это ещё кто? – спросила она сына.

Чурила отозвался:

– Людота, коваль круглицкий. От Радима к нам притёк.

Он уже угостил печной огонь причитавшимся куском, можно былоприниматься за трапезу, но княгиня положила ложку:

– Грязь всякую в дом тянешь, Чурило! Не хватит ли?

Задутым огоньком погасло счастье в глазах кузнеца… Онпришибленно огляделся и начал вставать, нашаривая позади себя свой бесценныйсвёрток. Чурила сказал ему, продолжая невозмутимо есть:

– Сиди где сидишь, коваль. Я князь, не она.

Людота сел. Добронега повела на него тёмными глазами, нопромолчала. Потом повалуша начала пустеть, и наконец в ней осталась толькокняжеская семья да ещё Людота, который и ушёл бы, да не знал куда.

– Кому ты князь, а мне сын! – сказалаДобронега. – Ты, может быть, ещё девку свою сюда мне приведёшь? Неумойку!

Чурила поморщился:

– Ладно, мать… не береди.

Но княгиня непреклонно пристукнула по столу крепкой, ещё незабывшей мозолей рукой:

– Мне это не ладно! Не пущу в дом, так и знай!

Тут уж шрам на лице у Чурилы из белого стал красным.Поднялся – тень на стене подперла стропила – и сказал негромко:

– Ты чего хочешь, мать? Пока поперёк лавки лежал,уму-разуму не научила, а во всю вытянулся, будет уж…

И пошёл к дверям, устало махнув Людоте:

– Идём!

Кузнец подхватил меч и следом за князем нырнул в низкуюдверь.

Вечером в доме Малка Военежича принимали нежданных гостей.Первым постучал в двери Ратибор, молодой боярин, Чурилы Мстиславичадруг-приятель.

– Вечер добрый боярину и боярыне, чадам идомочадцам, – прогудел он с улыбкой, пригибаясь в дверях. Был он ростом неменьше Чурилы, но, в отличие от него, велик телом, дороден. Вошёл, и половицыпод ним запели весело и лукаво.

– Любогляда, миску гостю неси, – не поняв толком,в чём дело, захлопотала боярыня. Но тут невидимая сила отодвинула Ратибора всторонку, и на пороге возник Радогость – жилистый, загорелый, одинокий глазсветился задором.

– А кого мы вам привели, – заворковал он прямо спорога. Однако сзади его, как видно, ткнули кулаком, и он спрятал хитрыйсмешок, косясь через плечо. Ратибор продолжал за него:

– Приезжали к нам, боярин, именитые гости, честные купцы, –проговорил он торжественно, по обычаю грея руки у печи. – Пировали у нас ина пиру бахвалились, будто у тебя были да видели в речке юркую плотичку,красные пёрышки!

Боярыня Желана Гораздовна, поднявшаяся было с лавки,опустилась обратно, сложила руки на коленях. Малк хмыкнул, расчесал пальцемусы. А Ратибор продолжал:

– У тебя плотичка, у нас пёстрая щучка,зубастая-зубастая. Мы её в золотом ведёрочке несём, хотим к плотичке в речкупустить…

– И второй раз приезжали гости торговые, –подхватил одноглазый Радогость. – И рассказывали, боярин, что будто быживёт у тебя в лесу пушистая белочка, с ветки на ветку, рыжая, перепрыгивает!Вот пришли мы к тебе, Военежич, принесли ястреба на рукавице. Когтистого –страсть…

– А в третий раз приезжали, – вновь взял словоРатибор, – хвастали, что вроде есть у тебя славное золотое колечко. Вот ипришли мы к тебе, боярин, сваечку серебряную с собой принесли…

Они расступились, давая дорогу, и «серебряная сваечка»встала в дверях, молча поклонившись хозяину.

Малк улыбался в густые усы. Когда ещё поглядишь вот так наЧурилу Мстиславича, кротко опустившего глаза.

Сам Малк всю жизнь водил единственную жену Желану – таким ужоднолюбом уродился на свет. Сыновей, правда, боярыня ему подарить не сумела, нозато дочерей за двадцать лет набралась полная изба.

– А что, – проговорил Малк с напускнойважностью. – Не больно-то широка моя речка, и лес невелик, и на кошелезаплата… Однако и колечко найдётся, и белочка, и рыбка красные пёрышки… Любуюлови, которая клюнет!

И указал рукой на лавку, с которой на князя смотрело пятьпар смеющихся глаз. Сестрёнки захихикали, принялись толкать друг дружкулоктями, а старшая, Звениславка, отчаянно вспыхнула и прижалась к матери, прячалицо. Желана обняла её, стала гладить по головке: