Людота впервые улыбнулся, отёр пот со лба.

– Ну что, – начал было Чурила, но тут вперёдпротискался суровый одноглазый боец – одет он был в кожу да волокнянину, точносейчас на рать:

– А ну со мной, князь! Чей лучше!..

Вынул меч и показал на лезвии прославленное рейнское клеймо.Бояре отступили в стороны – шутка ли, два таких бойца, Радогость да Чурила!Людота прижал к груди стиснутые кулаки, в волнении закусил губу.

Вихрем обрушились друг на друга боевые клинки. Сноваразодрал уши пронзительный звон… И посыпались вправо и влево чужеязычные буквы– по буковке на кусочке.

Круглое око одноглазого засветилось восторгом. Осиротевшаярукоять полетела в окошко:

– Ну, князь!

– Кольчугу! – разом потребовало несколькоголосов. – Кольчугу сюда!..

Чурила поманил отрока, переминавшегося в дверях. Паренькивнул, убежал и вскоре вернулся с толстым берёзовым чурбаком. Принесли дырявуюстарую кольчугу, сложили вдвое, бросили на деревяшку.

Князь Мстислав положил ногу на ногу, усмехнулся:

– Что делаем, мужи думающие? Услышат во дворе,подумают, сошлись бояре конец на конец…

Чурила между тем протянул меч Вышате:

– Попробуй, Добрынич. Тебе честь.

Вышата пощелкал ногтём по длинному лезвию, пару раз взмахнулим для знакомства, а потом, крякнув, что было силы обрушил меч перед собой.Старый конь борозды не испортит! С железным шумом потекла разрубленнаякольчуга. Чурбак брызнул на две стороны, больно ушибив чьё-то колено. Мечглубоко вонзился в пол и остался торчать.

Чурила выдернул его и отдал Людоте. Тот, счастливый, прижалего к груди, точно ребенка. К нему уже тянулось десяток рук: посмотреть.

Голос молодого князя покрыл неразбериху:

– Ну так как же, братие, дружино? Что сдумаем?

Одноглазый двинул могучим плечом, протискиваясь поближе:

– А не ясно, что! Радим приедет, вот чтополучит! – между полом и стропилами закачался жилистый боярскийкулак. – Ты скажи лучше, почему сразу с того не начал?

Мстислав ответил за сына:

– Не мечу в городе жить, друже Радогость… человеку!

Чурила же взял Людоту за плечо и сказал:

– Жить станешь пока у меня. Обидит кто – бей. А девкакрасная приглянётся, и оженим.

Было так.

Давно когда-то плыли, говорят, по великой Роси-Булге в лодьетри родных брата. Откуда плыли, куда и зачем, про то сказание молчало. Толькопомнило, что будто бы добрались они до устья Медведицы и тут огляделись… Икогда перевели дух от нежданно нахлынувшей красоты – не утерпели, причалили. Народв этих местах тогда жил негусто – одна меря, да и та больше по лесам. Приветитьбратьев или отвадить некому было.

Старшему приглянулся на коренном берегу звонкий сосновыйлес, что горел на солнце не то ясным золотом, не то рыжей медью. Тут он ипоселился – в тёплом рубленом доме, в чистом бору над высоким кремнистымобрывом. Средний обосновался поодаль, на круглом холме, под душистыми липами.

А третий дальше поплыл.

Так оно было или не так, знал единственный видок, двуглавыйдревний дуб, смотревший с холма далеко за великую Рось. Старина она и естьстарина, чего только о ней не наговорят! Станешь всё слушать и задумаешься, неопоздал ли родиться…

Но в легенду о братьях верили на Медведице и стар и млад.

И то сказать, откуда иначе взялись на речном бреге двагорода-брата, ни сажены, ни рощены? Не ветром же принесло.

Были храбрые братья, были оставшиеся после них сыновья. И отвека младший сидел в Круглице, а старший – в Кременце.

А потом появились хазары.

Зелёный дуб на холме был тогда только чуть поменьше, чемтеперь, и старики говорили, что в тот год жёлтый лист полетел с него многораньше обычного.

Сперва хазары прислали послов. Послов приняли с честью,устроили пир. Но когда незваные гости заговорили о дани, мужи кременецкиетолько диву дались: какая дань, кому, ради чего?

А ради того, отвечали хазары, что наш хакан – над князьямикнязь, а вы на его земле сидите. Все у него под рукой: и булгары, и вятичи, иваши братья северяне, и поляне с их Киевом городом на далёком Днепре. Вот и вамта же судьба.

Тогдашний кременецкий князь, а звали его Ратшой, таким речамлишь посмеялся. И выпроводили послов – ни с чем.

А на другое лето ударила беда. Палючим суховеем налетело сюга хазарское войско. В лютом бою опрокинуло исполчившихся кременчан. Княжескуюдружину вырубило мало не всю. Вышибло в городе ворота… Воевода хазарский,по-ихнему тархан, до чёрного волоса ограбил и Круглицу, и Кременец, а послеспросил: что, дешевле стало бы дань-то платить, черныши?

И ушли. А бесстрашного князя Ратшу увели с собой, привязав клошадиному хвосту.

В тот год в каждом дворе справляла новоселье злаятуга-печаль. Место сгинувшего князя заступил сын. Ратшинич улыбался, кланяясьтархану, изредка наезжавшему в город. Сам же тайно ковал мечи. Собирал новуюрать.

Дань хазары возложили нетяжёлую: по куне с дыма. Моглибольше. Но, видно, драться со словенами ещё раз не хотели. Помнили прежнююбитву и цену, которую уплатили. В набеге всего не унесёшь, а лёгкую дань,мыслили, здесь будут до скончания века платить безропотно…

Так думали или не так – да только просчитались. Настал всёже год, когда святой дуб, медленно засыхавший на своём холме, снова зазеленелмножеством юных ростков. Снова прозвонила о словенский меч хазарская сабля!

Славно угостил данщиков Ратша Ратшинич, кременецкий князь.Употчевал кого допьяна, кого насмерть. А самого тархана, памятуя об отце,приволок в город на верёвке. И там, под дубом, между неугасимыми кострами,напоил Богов его кровью.

Только два хазарина, отпущенные живыми, вернулись домой.Увезли они вместо дани бересту с нарисованным на ней мечом. И сняли им за такуювесть головы с плеч или не сняли, о том на Медведице заботы никому не было. Апод осень случилось то, чего ждали. Прискакал на длинноногом лосе расторопныймерянский парнишка:

– Хазары!

Собираясь на рать, привели к дубу белого жеребца и заставилипрыгать через воткнутые в землю копья. И дважды конь переступал как положено –правым копытом. А на третий раз, чего-то испугавшись, скакнул с левой ноги.

– Пошли, ничего! – сказал тогда Ратша Ратшинич, кременецкийкнязь, и люди запомнили. – Лучше уж там лягу, а хазар боле до города недопущу.

И была великая сеча… Слово своё княжеское Ратша сдержал.Хазар, как траву в поле, выкосил начисто. Но и сам домой не возвратился.