— Нет. Скорее всего, нет. Не знаю… Понимаешь, когда ты уехал, когда бросил меня… я даже сейчас, зная, как всё было, почему ты так поступил, вспоминаю и больно. Я даже не могу ни с чем это сравнить… но точно знаю, что мне никогда в жизни не было хуже и больнее, чем тогда. Я… я жить не хотела. По-настоящему. Лежала просто как труп сутками и думала, скорее бы уж, что ли… И если бы не бабушка, я бы… Да я до сих пор не понимаю, как смогла всё это пережить и не сойти с ума. Это так страшно, так невыносимо, когда тебя бросают…

Герман притягивает меня к себе, целует в висок.

— Я ни с кем не смогла бы так поступить. Не смогла бы причинить другому такую же боль. А Антон… он еще и покалечен по моей вине. Как я могла его оставить? Больного, несчастного, изувеченного? Ну, как? — поворачиваюсь к нему. — Добить его окончательно?

Я качаю головой.

— Тяжело тебе, — вздыхает Герман.

— А тебе легко? С Викой тебе легко? Тоже, вроде, не от большой любви ты с ней связался…

— Один — один, — усмехается Герман.

— Она все еще в больнице? А скоро ее выпишут? — раз уж зашел разговор, спрашиваю то, что на самом деле меня очень терзает.

— Завтра.

— О… — вырывается у меня. Спрашиваю со страхом: — И как потом? Если ты с ней разорвешь отношения, ты же не сможешь… ну закончить там свои дела… с отцом. Все твои старания пойдут прахом. Ведь так? Значит, будешь с ней?

— Нет. Леонтьев сразу же отправит ее в частный закрытый рехаб.

— Ты его убедил?

Герман кивает.

— Ну ты и… кукловод!

— Да особо и убеждать не пришлось. Он же сейчас за свои выборы переживает. Скандалов боится. А тут — то она с передозом, то Славик с… твоей подругой. Так что я ему просто посоветовал до выборов подлечить Вику от зависимости. И ей на пользу, и ему новые сюрпризы не нужны. И я выиграю время.

— А сколько тебе нужно?

— Может, месяц, — пожимает он плечами.

— До суда твоего отца? Чтобы суд прошел и его не посадили?

— Не совсем. Чтобы посадили Леонтьева.

— А как? У тебя на него что-то есть?

Герман кивает.

— И ты собираешься это передать куда следует? Чтобы против него дело завели?

— Нет. Там такие люди замешаны, что никто не даст дело завести.

— А как тогда?

Герман поворачивается ко мне и говорит:

— Разделяй и властвуй.

— Что это значит?

— Это значит, что бывшие друзья, прокурор и губернатор, уничтожат друг друга сами.

— Ты их стравливаешь! — догадываюсь я. — Бывшие, говоришь, друзья? Ты их уже рассорил? И продолжаешь потихоньку сеять вражду между ними? И в конце концов столкнешь их так, что они… потопят друг друга, да? А сам в стороне останешься? Как будто не при делах?

— Умница, — кивает Герман.

— Страшный ты человек, Герман Горр! — полушутливо-полувсерьез говорю я. — Но знаешь, так Леонтьеву и надо. Но вот Вика… Что с ней будет?

— Не знаю, — пожимает он плечами.

— Мне жалко ее… — вздыхаю я. — А тебе ее жалко?

— Я об этом стараюсь не думать.

— А я так не умею. Ей ведь очень не повезло. И с женихом, — я поддаю локтем Герману в бок. — И с отцом. Нет, правда, ты подумай! Закрыть дочь черт знает где, чтобы не мешала карьере! Это же ужасно.

— Не драматизируй, Леночка. Ей действительно надо лечиться от зависимости. И рехаб этот больше похож на курорт.

— Все равно, — упрямо бурчу я. — Твой Леонтьев — сволочь. Нет, ну скажи, какой надо быть мразью, чтобы травить и втаптывать в грязь девчонку, которую твой же сын изнасиловал? Да, я помню, ты сказал про безопасность. Даже если и так, то Леонтьев это сделал не поэтому, а потому что переживал за свои интересы. Карьера, выборы эти… Он — мразь. Подлая, жестокая, бездушная сволочь, которая ничем не гнушается. Даже такой низостью, как устроить жертве травлю. Это вообще за гранью! Я не права?

— Права, права, — тяжело вздыхает Герман. А я спохватываюсь и замолкаю — что-то я и впрямь разошлась. Испортила всю романтику.

— Да ну его. Давай не будем больше про них. Давай лучше про что-нибудь хорошее? — переплетаю пальцы с его пальцами. Герман молчит. — А хочешь, я ужин приготовлю сегодня?

Герман кивает, но, по-моему, не особо вникая. Он будто ушел в свои мысли, явно какие-то мрачные. Видимо, тема Леонтьевых для него очень болезненна.

— Или хочешь, я испеку для тебя торт? Шоколадный? Я умею…

Он снова бездумно кивает. Что ж такое? Я не знаю, как еще его растормошить. Соскальзываю с качели и становлюсь перед ним, между его колен. Он сразу же приходит в себя. Обнимает меня за талию.

— Ты замерзла?

Я качаю головой.

— Нет, я хочу… хочу тебя поцеловать…

49. Лена

— Вы — молодцы, что так быстро собрали анализы, — говорит Олеся Владимировна, когда мы выходим вдвоем из школы.

Спасибо Герману — он отвез нас с бабушкой в какую-то частную клинику, где у нее без всяких очередей и направлений взяли сразу все анализы, сделали УЗИ, ну и в общем, всё, что было необходимо.

— Значит, завтра утром вези бабушку в «Ангару», — продолжает она. — Папа уже обо всем договорился.

— А уроки? — спрашиваю я. У меня завтра целых два английских.

— Лен, — улыбается она снисходительно. — Ну что ты в самом деле? Проведу сама, ничего страшного. Бывают вещи поважнее уроков.

Мы идем с ней по школьному двору.

— Спасибо! Не знаю, что бы я без вас делала.

Она в ответ улыбается, взмахивает рукой, мол, пустяки, а потом ее взгляд внезапно застывает, и улыбка медленно сходит с губ. Олеся Владимировна увидела Германа. Он ждет меня у ворот, а неподалеку припаркована его машина.

Олеся Владимировна останавливается сама и останавливает меня.

— Лена, ты всё-таки с ним? — с укором спрашивает она.

— Да. Мы теперь с Германом. Вместе. У нас всё серьезно.

— Леночка, девочка моя, одумайся, — частит она возбужденно. — Ты вспомни, что с тобой было, когда он уехал.

— Он был вынужден уехать. Я же вам всё рассказывала.

— А ты уверена, что он сюда вернулся навсегда? Что он бросил ту свою жизнь и останется здесь с тобой? Но даже не это меня пугает. Я просто понимаю, что он за человек. А ты, очевидно, нет.

— Вы не знаете Германа, — начинаю раздражаться я. Потому что это нечестно. Я не могу вести