Отвечать я не стал.

* * *

Армон догнал девушку уже у входа.

— Анни, постой, — придержал ее здоровой рукой. — Куда ты пойдешь?

— Домой, — она в лицо не смотрела, моргала часто. — Куда же еще?

— Лекс сейчас зол, — негромко протянул оборотень. — Очень зол. Его можно понять. Не принимай его слова близко к сердцу.

— Почему ты постоянно его защищаешь! — она не выдержала, повысила голос, хоть и старалась сдержаться. — Почему? Он тебя ни в грош не ставит, оскорбляет ежеминутно, насмехается, а ты его защищаешь! Ты считаешь его другом, но он лишь…

— Чернокнижник, — Армон неожиданно усмехнулся. Склонил голову, серьезно глядя на девушку. — Видишь ли… он оскорбляет меня, потому что… мне это нужно.

— Что? — опешила Одри.

— Ты знаешь что-нибудь о рихиорах? В народе нас называют оборотнями. Мы живем стаей, Одри. Чем больше стая, тем сильнее каждая особь. Члены стаи словно узелки на сети, много узелков, и каждый, кто этой сетью накрыт, может спать спокойно. — Он невесело улыбнулся. — Наша основная форма — не человеческая, Анни. Звериная. И наше тело всегда хочет в эту форму вернуться. Стая держит, не позволяя стать зверем окончательно.

— Но ведь у тебя нет стаи… — в ужасе прошептала Одри. Она уставилась на мужчину во все глаза, начиная осознавать.

— Вот именно. Моя стая всего из одного человека. И это Лекс. Поначалу я обращался в зверя от каждого косого взгляда. От резких движений. От любой насмешки. И чтобы вернуться в тело человека, мне требовалось несколько часов. А сейчас, — он вновь усмехнулся. — Меня мало что трогает.

— То есть Лекс своими издевательствами сделал тебя… невосприимчивым?

— Почти. Не совсем, конечно. Но все же, я сейчас разговариваю с тобой, а не рву где-нибудь в лесах лосиху. Рихиоры теряют разум, если остаются без стаи, Анни. Правда, Лекс оскорбляет и издевается с истинным удовольствием!

— Но я… — она в растерянности прижала пальцы к щекам. — Я не знала! Я думала… Богиня, я ведь думала…

Он вновь коснулся ее руки лишь на миг, тронул прохладные пальцы.

— Лекс злится. Но он поймет. Когда-нибудь. И знай, что я на тебя не в обиде.

— Ты действительно слишком хороший. Для нас всех… — девушка выдавила улыбку и повернулась к двери. — Может, заглянешь как-нибудь? Настоятельницы научили меня заваривать прекрасный чай. Ровно в шесть часов вечера. Я буду рада угостить тебя.

— Буду счастлив отведать, — Армон рассмеялся. — До встречи, Анни.

— Всего доброго, Армон.

Привратник целителя подал девушке плащ и с поклоном открыл перед ней дверь. С улицы в гостиную хлынули звуки проезжающих экипажей, крики булочника, визг бродячей собаки, стук мелкого осеннего дождика, накрывшего Кайер.

— Чай в шесть часов вечера, — задумчиво протянул Армон. — Звучит неплохо.

У меня появилась дурная привычка — сидеть в гостиной и рассматривать нарисованное на стене генеалогическое древо Раутов. Оно начиналось семь сотен лет назад, почтенным Антуаном, членом светлой гильдии. С годами и столетиями наше древо ветвилось и разрасталось, множество лиц, заключенных в рамки, смотрели на меня со стены. Мои предки. Те, кем я всегда гордился.

Эрнест Раут нашел меня у Кархана, когда мне исполнилось шестнадцать. Я сидел на цепи, словно пес, наставник пытался научить меня послушанию. И на импозантного гостя я рычал вполне по-звериному, а потом попытался свалить его запрещенным заклятием. В общем, встреча с родителем оказалась запоминающейся.

До начала «обучения» у Кархана я успел вдоволь побродяжничать, научиться воровать, убегать и драться, пару раз оказывался в застенках. Там меня и нашел бывший учитель, выкупавший за медяк оборванцев и осужденных у знакомого ловца. Мне повезло, у меня был темный дар и из прислужника и подопытного материала я стал учеником…

Говорят, меня украли в детстве. Говорят, что отец искал меня всю жизнь.

Я верил.

Раньше.

А теперь вспоминал, сопоставлял, анализировал. И понимал, насколько далек от людей, чьи лица смотрели на меня со стены.

Поэтому смотреть я перестал и начал пить.

У меня это даже неплохо получалось до того момента, как обнаружил себя на окраине Кайера подпирающим фонарь возле уже знакомого мне дома. Вылил в себя остатки какого-то пойла, которое прихватил в одной из таверн. И пошел к черному ходу.

Она сидела полубоком, в мягком глубоком кресле. На коленях — книга, но кажется, мысли Одри были далеки от истории, рассказанной известным романистом. Хмурилась, рассеянно глядя на дрожащий язычок пламени в лампе. Светлые волосы распущены и чуть влажные, на девушке лишь домашнее платье из тонкого трикотажа — светлое и легкое. Я не видел ее два месяца. Два проклятых месяца, каждую секунду которых я ощущал себя снова на той тропе за гранью. И это имя снова царапало мой разум, раз за разом, день за днем, не давая нормально жить. Я даже рад был бы вновь оказаться на Изнанке, надеясь, что это отвлечет меня, но и демоны, похоже, забыли обо мне.

Волосы Одри слегла отросли, но она была все такой же худой, как после десяти дней в Пустоши.

Я постоял, прислонившись спиной к стене, скрытый тенью. И все же она услышала. Или почувствовала. Обернулась испуганно, толстый талмуд упал с колен.

— Кто здесь? — она напряженно всматривалась во тьму, щуря серые глаза. Как кошка. Неуверенно переступила ногами. Нахмурилась.

— Лекс.

Даже не вопрос, утверждение… Я убрал занавес невидимости.

— Мне кажется, ты слегка задолжала мне, Одри.

Она дернулась, словно ее ударили. Прижала ладонь к груди, ловя воздух. Но в руки себя взяла быстро. Притворщица.

Как-то придушенно вздохнула, сжала горло. И тут же выпрямилась, откинула голову, сверля меня гневным взглядом. Бездна. Убью.

— Я тебе ничего не должна, — сказала она тихо, но твердо. — Я уже извинилась, Лекс. Я пыталась объяснить. Я надеялась, что ты…

— Пойму?

— Не важно, — она вновь тряхнула волосами. — Я не жду твоего понимания. Я знаю, что виновата. Но я не могу уже ничего исправить, не могу изменить! И… — она запнулась. — Как… как ты попал сюда? Как вошел?

Я не ответил.

— Ах, да, — скривилась она. — Никогда не приглашайте в свой дом чернокнижника. Как я могла забыть. Зачем ты пришел?

Я не ответил. Она сглотнула, но страха в глазах не было.

— Тебе лучше уйти, Лекс. И, пожалуйста, больше не…

Она захлебнулась, когда я оказался рядом, сжал ей горло. Наклонился, заглядывая в глаза. Потемневшие сейчас, гранитно-серые.

— Ты сегодня будешь очень хорошей девочкой, Одри. Очень послушной.