Составив кулачки – один на другой – и пристроив их подподбородок, она лежала на нем и смотрела ему в лицо. Глаза у нее сияли.

Он пребывал в совершенном блаженном покое и в полномсогласии с самим собой. Жизнь была прекрасна.

Клавдия хихикнула.

– Ты чего? – спросил он. Говорить ему не хотелось. Такхорошо было лежать, чувствуя ее во всю длину и остывая от недавнего штурма.

– У тебя потрясающе глупое выражение лица.

– Я не могу сейчас сделать его умным, – сказал он. – На этотребуются силы, которых у меня нет.

Широкая, жесткая ладонь легла ей на попку и слегка еесдавила. Клавдия моментально покраснела. Он понял это, даже не открывая глаз.Странное дело – ему, оказывается, очень нравилось ее смущать.

– Как это у нас вышло? – спросила она, и Андрейпочувствовал, как шевелятся у него на груди ее волосы. – А, Андрюш? Как?

– А почему у нас могло… не выйти? – спросил он и засмеялся,потому что она опять смутилась. – Ты что? Сомневалась в моих способностях?

Она шлепнула его по бедру.

– Ну… мы же не собирались… – Она сбилась и замолчала, и оноткрыл глаза, серые, сытые и ленивые, как у кота. Она собралась с духом ипродолжала: – И ты… никогда… даже когда мы молодые были… А я…

– А ты? – спросил он нежно.

Она разрушила свою пирамиду из кулачков, уткнулась мордочкойему в подмышку и вцепилась в его руку, свободную от ее попки.

– Тебе доставляет удовольствие меня смущать? – почти сердитоспросила она из-под мышки.

– Огромное, – признался он честно. – Гигантское. Почему,черт побери, он водил к себе совершенно чужих, не нужных ему девиц, вроде этой…как ее… Галки, и женился на Жанне, и валандался с ней, пока тихое бешенство нестало его ежедневным состоянием, и ни разу в жизни даже не подумал о Клавдии,которая была рядом?! Стоило только протянуть руку. А он не протягивал и тратилвремя на невозможные, изматывающие отношения, в которых он увязал и из которыхвынужден был потом выбираться, проклиная себя.

Я мог бы прожить с ней жизнь, вдруг понял он совершенноотчетливо. Только теперь, наверное, уже… Что? Поздно?

Он взял в горсть ее волосы – их было очень много, и они быливосхитительно рыжими – и спросил, стараясь, чтобы вопрос прозвучал, как шутка:

– Почему ты никогда мне не говорила, что я тебе… нравлюсь?

И сам вопрос, и это слово – “нравлюсь” – были из какой-тосовсем другой жизни. Как из кино про старшеклассников семидесятых годов.

– Хороша бы я была, – сказала Клавдия и перевернулась наспину, но руку его не отпустила. – Ты меня в упор не видел. Представляю, что быс тобой было, если бы я начала объясняться тебе в любви. Ты бы умер от смеха.

Я мог бы умереть, так и не узнав, что такое любовь КлавдииКовалевой, вдруг подумал он. Это было бы обидно.

Но это была слишком серьезная мысль, чтобы додумывать ее,лежа рядом с ней на диване и радуясь тому, что впереди у них еще вся ночь.

“Может, она и вправду меня любит? Нет, пожалуй, я не умру отсмеха”.

– Я только Тане сказала, – добавила Клавдия, подумав. – Да ито случайно. После того дня рождения, на котором была твоя Жанна.

– Что? – спросил он и, подсунув руку под ее затылок, приподнялголову так, чтобы она смотрела ему в лицо. – Что ты сказала Тане?

Она заметалась, судорожно пытаясь не смотреть ему в глаза,но он держал ее крепко. У него были здоровенные сильные ручищи с надутыми, какверевки, венами. Самые прекрасные руки в мире.

– Нет, ты отвечай, – приказал Андрей Ларионов, – Что тысказала Таньке? После какого дня рождения?

Пришлось отвечать.

– Она меня застукала в ванной, – призналась Клавдияобреченно. – У тебя был день рождения, тридцать лет, и пришла Жанна, на которойты собирался жениться. Понимаешь, как будто жизнь кончилась. Я у Тани ночевала,ну и… плакала в ванной, а она меня застукала.

И я ей сказала. Мне пришлось ей сказать, иначе она от меняне отстала бы…

– Что сказать? – потребовал он.

– Ну, что я… Я… – Она старательно пыталась выговорить это,но у нее не получалось. Она вырвалась из его руки, отвернулась и тогдавыговорила: – Что я влюблена в тебя. Давно, всю жизнь.

Значит, Танька знала.

Его сестра знала, что Клавка влюблена в него, и за шесть летни слова ему не сказала.

Кто еще знал? Мама? Папа? Павлов? Все, кроме него?

Ну, погоди, сестрица, приедешь ты из своего Сергиева Посада,я с тобой еще поговорю по-родственному…

– Ты не пугайся, – попросила Клавдия. – Я, честное слово, небуду к тебе приставать. И навязываться тоже не буду.

– Я не пугаюсь, – возразил он, досадуя на нее, что она можетзаподозрить его в такой глупости, и потеснее прижал ее к себе. Становилосьхолодно.

– Давай одеяло достанем, – предложил Андрей. – Ты незамерзла?

– Не-ет, – протянула она. – Ты очень теплый. Как печка.

Он засмеялся, но все-таки достал одеяло. И постелилпростыню, и положил подушки.

– Я думала, что этого никогда не будет, – сонно сказалаКлавдия, устраиваясь у него под боком. – Но я мечтала о тебе, Андрюшка, как я отебе мечтала…

– Нашла, о ком мечтать, – сказал он растроганно и натянул нанее одеяло повыше. – Поспи.

– Мне жалко, – пробормотала она, засыпая, – мне жалкотратить время на спанье. Это же в первый раз… и может быть, больше никогда…

– Не выдумывай, – сказал он и поцеловал ее за ухом. И – неудержавшись – еще и еще раз. – Спи.

Она ровно задышала ему в бок, и он почему-то опять вспомнилдеда с прадедом.

Небось они все придумали. Точно, это они. Два неугомонныхстарикана подсунули ему Клавдию и заставили десять лет бегать по кругу, какприпадочная коза, чтобы в конце концов оказаться на том же самом месте.

Единственно правильном месте, где они лежат, тесноприжавшись друг к другу, и она ровно дышит ему в бок.

Клавдия проснулась от того, что рядом с ней что-тоизменилось. Она проснулась, очень свежая и прекрасно выспавшаяся, и долголежала, не открывая глаз и с удовольствием вспоминая сон, который ей приснился.Под одеялом было тепло, а вокруг холодно. У нее даже нос замерз, и она сунулаего под одеяло.