Мясо было готово, но есть Андрею расхотелось.

Она могла лежать где-нибудь с порванным горлом, как СергейМерцалов.

Кашляя от подступающей рвоты, Клавдия выбралась из лужи исела на мокрый асфальт. Голова кружилась, в глазах плавала отвратительнаязелень, от которой тошнило еще больше. И больно было ужасно. Больно было везде,кажется, даже в желудке.

С трудом ворочая шеей, она огляделась по сторонам.

Никого. Какие-то люди шли вдалеке, почти у самого входа вметро.

Что случилось? Кто на нее напал?

Скосив глаза, она посмотрела на свои ноги. Джинсы былипорваны на коленях. Под фонарем голая кожа казалась синей, а сочившаяся кровь –черной.

Как же она теперь доберется до дома? В таком виде ехать вавтобусе невозможно…

Боль пульсировала в голове и никак не утихала. От удара ееголова лопнула и разлетелась на куски, как упавший с грузовика арбуз.

Клавдия подняла руку и осторожно потрогала лопнувшую голову,как будто это была чья-то чужая голова.

И никакая финка не помогла…

Вот дура. Она была уверена, что сможет защититься.

Откуда же взялся человек, ударивший ее? Она никого не виделаи ничего не слышала. Она даже ничего не почувствовала. Ее детдомовская интуициясработала только в самый последний момент, когда было уже поздно. Поздно…

Зачем он на нее напал? Что ему было нужно?

Неожиданно Клавдия охнула и стала шарить руками вокруг себя.

Сумка. У нее опять отняли сумку. Она засмеялась бы, если быне боялась, что ее вырвет.

Господи боже мой, все дело в ее сумке! Клавдия посмотрела всередину лужи, откуда только что выползла, но и в луже сумки не было.

В двух шагах от метро, на автобусной остановке у нее отнялисумку. Во второй раз за два дня.

Ключи и кошелек лежали в кармане. Она переложила их в карманеще вчера, после кражи номер один.

В сумке был все тот же набор драгоценностей – очки, ручки,бумажки, записная книжка. Ах да, еще паспорт, вспомнила она вяло. Она жесегодня ходила в налоговую и брала с собой паспорт. Шут с ним, с паспортом. Онане чеченский террорист, поэтому ей просто выдадут в милиции новый.

Господи, о чем она думает?!

Нужно как-то попасть домой.

Кряхтя, Клавдия поднялась и кое-как доковыляла на разбитыхногах до фонарного столба. Столб был мокрый и приятно охладил щеку, когдаКлавдия к нему прижалась. Даже тошнота отступила.

Домой нельзя, шепнула ей ее хваленая интуиция. Ты же видишь– происходит что-то совсем непонятное. Тебе нельзя домой, ты не знаешь, чтотебя может там ждать. И самое главное – кто.

Пока ты стоишь, прижавшись к столбу, кто-то внимательно инеустанно наблюдает за тобой из темноты. Он видит каждое твое движение, онслышит каждый твой вздох, он контролирует тебя, и ты даже не заметишь, когда онсделает прыжок и убьет тебя.

На этот раз – насмерть.

На счет “три”…

Но ей некуда было пойти, да и как идти, когда ее не держатноги, и порваны джинсы, и с куртки течет, как будто она пролежала в луже поменьшей мере неделю?! И тот, который наблюдает за ней из темноты, осторожно ивнимательно двинется следом и окажется там же, где она сама.

Ларионов сказал: нужно встретиться, но только так, чтобы тыне привела за собой “хвоста”.

Клавдия подышала широко открытым ртом.

Она не домашняя барышня, маменьки-папенькина дочка. Она –закаленная жизнью детдомовская девчонка. Она так просто не дастся.

Он ждет, что она пойдет домой? Пусть ждет.

Что делает человек, которого только что обокрали?

Правильно – идет в милицию. Она сейчас пойдет в милицию,благо идти недалеко – в метро.

А там посмотрим, кто кого.

Андрей посмотрел на часы. Наверное, нужно ехать к ней.Просто так сидеть и гадать, где она и что с ней происходит – глупо. Если ее нетдома, придется, наверное, ждать или искать, хотя где ее можно искать, он дажепредположить не может.

Соглядатай его засечет, но делать нечего.

Он выругался, чувствуя, что весь состоит как будто иззамороженного бетона.

Неужели поздно?

Я тогда просто не смогу жить, понял он со спокойной бетоннойотчетливостью.

Если я не найду ее или найду и будет поздно, жить дальше яне смогу.

Вот тебе и не просто работа.

Он поикал ключи от машины. Куда-то их бросил, когда вошел… Инужно взять пистолет.

В дверь позвонили, когда он привычным движением застегивалкобуру. Не глядя, он распахнул дверь, уверенный, что пришла баба Тома сизвестием о том, что она только что разоблачила шпионский заговор.

И остолбенел.

– Андрей, привет, – скороговоркой сказала Клавдия. – Простименя, пожалуйста, что я так поздно, но у меня опять…

Она шагнула в квартиру, обняла его за шею, как маленькая, изаплакала.

Она плакала довольно долго, Андрей обнимал ее и ни о чем неспрашивал. Только осторожно захлопнул дверь на лестничную площадку, из которойтянуло сырым осенним холодом.

– Прости меня, пожалуйста, – бормотала она ему в свитер,судорожно всхлипывая. – Таньки нет, а домой страшно… Я… я не знаю, что на менянашло, я сейчас успокоюсь и все тебе расскажу, ты извини меня, пожалуйста…

– Пожалуйста, пожалуйста, – сказал он насмешливо-учтивымтоном, скрывая за ним облегчение и буйную радость от того, что она цела иневредима, что он все-таки не опоздал. – Сколько хотите…

Она не поднимала глаз. Ей было стыдно, что она такая мокрая,грязная, страшная и что она приперлась к нему на ночь глядя.

– Ты знаешь, – сказала она, неловко отстраняясь и глядя впол. – У меня опять отобрали сумку. У метро, на “Речном”. Видишь, я даже упала…И Таньки нет. Я посижу у тебя немножко и поеду.

– Да, – согласился он, – конечно.

Если бы она не чувствовала его руки, державшие ее за спину,если бы прямо перед носом у нее не было его свитера, мокрого и колючего от ееслез, если бы от него не пахло так хорошо – одеколоном, сигаретами и ещечем-то, – ей было бы легче. Но как найти в себе силы отстраниться от всегоэтого и сказать что-нибудь умное или хотя бы объясняющее ее эффектное появление,если в первый раз в жизни она была так близко к Андрею Ларионову?