Я оставляю ее одну, так лучше. Передо мной вырастает еще один робот-кошка. Мой сын, видевший, как я расправилась с первым Кацем, поступает так же: вырывает ему глаз, засовывает лапу внутрь его железного черепа и выдирает пучок проводов.

У меня сумбур в голове.

ЭСМЕРАЛЬДА!!!

Сомнений больше нет: я приношу несчастье тем, кто меня любит.

Рядом со мной разрывается брошенная военным граната. От взрыва меня оглушило.

Вместо нормальных звуков я теперь слышу непрерывный свист. Ни стрельбы, ни криков, ни взрывов – только свист.

Осталась только беззвучная картинка.

Поддавшись самоубийственному порыву, я выбегаю на площадь перед входом на фабрику, затянутую дымом от разрывов. Здесь царит ужас.

Все мои проекты идут насмарку.

У меня ощущение, что одна я двигаюсь с нормальной скоростью, а все вокруг отчаянно медлят.

Я не могу не думать о моих погибших друзьях: о Пифагоре, Шампольоне, теперь и об Эсмеральде.

Хватит с меня войны. Не бывать мне царицей, и ладно. Планета отойдет во власть крыс, и это будет справедливо, потому что люди не заслуживают здесь оставаться. Не кошкам же их отстаивать!

Как ни удивительно, мое появление в гуще боя никого не интересует. Я переступаю, как призрак, среди всего этого безумия. Пули свистят у самых моих ушей, задевая шерсть.

Мне нет до них никакого дела.

Я лезу на крышу фабрики, там забираюсь на трубу и озираю побоище сверху. Свист у меня в ушах стих, я подсоединяюсь к РЭОАЗ, висящей у меня на шее, и нахожу реквием Моцарта.

Мир вокруг меня притормозил и зажил со своей прежней скоростью. Нежная, медленная, печальная музыка резко контрастирует с окружающей неразберихой.

Вспыхнула бы эта склока, если бы не мое вмешательство, не давшее взорваться атомной бомбе?

Ответ уже наготове:

Тяга к смерти записана в человеческих генах. Если она не находит выражения в драке с внешним врагом, то люди набрасываются друг на друга.

По этой причине мы, кошки, не являющиеся природными самоубийцами, должны прийти им на смену.

С самого начала во мне жило интуитивное знание, что мне предназначено править. Мне суждено перехватить факел.

За Пифагора.

За Шампольона.

За Эсмеральду.

За моих погибших товарищей.

Я покидаю свой наблюдательный пост на кончике трубы и забиваюсь в угол на крыше.

Внезапно стрельба стихает. Воцаряется тишина, нарушаемая только стонами умирающих.

Иссякли силы? Или боеприпасы?

Интригующее спокойствие!

Я спускаюсь с крыши и вижу Анжело.

– Мама, мама, скорее сюда! Тут происходит кое-что новенькое!

Неужели может стать еще хуже?

Не питая никаких иллюзий, я следую за сыном.

Раненого Марка Рэйберта держат под локти двое его бостонских коллег. Он перебинтован, на лице гримаса боли.

Получив помощь и придя в чувство, он отключил своих Кацев.

Все роботы-кошки застыли, некоторые в нелепых позах: с задранными лапами, с разинутой пастью.

Это тот неизбежный момент после боя, когда все осознают новое положение, тушат пожары, оказывают помощь раненым, эвакуируют погибших. Фабрика, которую воспринимали как неприступный оплот, вдруг превратилась в хаотическое нагромождение всех и вся: человеческих тел, сломанных роботов.

Одна палатка служит сейчас лазаретом, другая – моргом.

Как я и говорила, положение ухудшилось стремительно, без малейшего вмешательства крыс.

Налаживается служба помощи, но никто не осмеливается комментировать только что произошедшее.

Я ищу свою служанку и нахожу ее в белой палатке, превращенной в лазарет: она бинтует там раны Роману.

Скоро они помирятся?

Всех Кацев заперли в ангаре, вынув из них батареи. После этой кары люди, похоже, облегченно перевели дух. Теперь они будут бояться роботов.

Этим вечером Натали и Роман ложатся спать вместе. Я ухожу от них и поднимаюсь на крышу, к Анжело.

– Скажи, мама, как, по-твоему, все это можно пережить?

– По-моему, бесполезно задавать себе этот вопрос. Надо просто сохранять хладнокровие и реагировать по мере появления новых проблем.

Я вспоминаю Эсмеральду.

Она была невероятная!

Я заставляю себя закрыть глаза в надежде, что сон снимет напряжение – как мое, так и у тех, кто баламутит наше общество. Но уснуть не дает звук сирены.

Нет! Неужели это никогда не кончится?

Я спускаюсь с крыши в зал заседаний. Уже ночь, я совершенно без сил, держусь только на любопытстве. Натали тоже здесь.

– Что происходит? – спрашиваю я ее. – Почему тревога в такой поздний час?

О новости сообщает Хиллари Клинтон.

– Дамы и господа, мне неприятно вас будоражить, пережитое оставило вас без сил, но новое тревожащее событие не позволяет ждать наступления завтрашнего дня.

Она выдерживает паузу, а потом нехотя произносит:

– Поступило важное сообщение. – Она подносит к глазам смартфон и читает: – Вам пишет Павел. Тамерлан перехватил ваши переговоры, он знает о вашем решении ударить по Манхэттену ракетой с ядерной боеголовкой. Он видел, как эта ракета упала в Центральном парке, слышал последующие споры и слова генерала Гранта о том, что надо сохранять надежду, потому что бомба может взорваться от любого порыва ветра. Он знает, что такое атомная бомба. Из опасения, что это произойдет, Тамерлан решил вывести всех крыс из Нью-Йорка.

Хиллари Клинтон вздыхает, снова выдерживает паузу, потом продолжает:

– Тамерлан знает, что вы заперлись на фабрике «Бостон Дайнемикс». Он решил двигаться на север и напасть на вас, чтобы больше не рисковать. Он также надеется завладеть РЭОАЗ, потому что его копия самоуничтожилась.

И Хиллари заключает, с трудом сдерживая волнение:

– КРЫСЫ ИДУТ СЮДА!

Все начинают говорить одновременно.

На помост поднимается Сильвен.

– При помощи спутника мы наблюдаем за движением массы крыс.

Он демонстрирует съемку – темный поток, сначала текущий по главной авеню Манхэттена, как черная лава, а потом устремляющийся на север.

– По оценкам наших систем обработки изображений, количество крыс достигает тридцати миллионов.

Новая орда Тамерлана…

– А нас сколько? – спрашивает Норовистый Конь.