– Он так считает! А вы даже не пошли с ним?

– В тот день я никак не могла.

– О Господи! – Барбара представила себе, как побледнел старший инспектор и в отчаянии схватился за голову.

– Вы ведь сами мне говорили, – напомнила Барбара, – что председатель заинтересован в этом проекте и что мне время от времени придется информировать его о том, как идет работа.

– Да, но не так вот – мимоходом! Даже не поставив нас здесь в известность, чтобы мы могли заранее решить, в каком ключе вам докладывать. А уж послать Гропетти одного…

– Я еще не успела вам сказать, – проговорила Барбара, – что на другой день председатель совета позвонил мне. Он сказал, что наше агентство проявило похвальную широту взглядов – это буквальные его слова, – пригласив работать над фильмом режиссера Веса Гропетти, и советовал ни в коей мере не ограничивать Веса, так как фильм должен быть хорошо срежиссирован. При этом председатель добавил, что все это он изложит в письме, которое направит в агентство.

Барбара услышала сопение на другом конце провода.

– Письма мы пока еще не получили. Когда оно придет… – Пауза. – Барбара, по-моему, вы прекрасно делаете свое дело. – В голосе Йетс-Брауна послышались умоляющие нотки. – Только прошу вас, пожалуйста, не надо рисковать, и немедленно ставьте меня в известность о любых контактах с председателем совета директоров заказчика.

Барбара пообещала, после чего Кейс Йетс-Браун – все так же нервно – повторил, что все-таки надо было бы иметь сценарий.

Несколько дней спустя Вес Гропетти решил – все так же без сценария – приступить к съемкам заключительных кадров, посвященных Ролли Найту и найму неквалифицированной рабочей силы в черте города.

* * *

Вечерело.

В душную до тошноты, плохо обставленную комнатенку набилось восемь человек.

В Детройте – и особенно в городском гетто – стоял знойный, безветренный летний день. Даже сейчас, после захода солнца, было жарко – ив помещении, и на улице.

Ролли Найт и Мэй-Лу находились в числе этих восьми, ибо в данный момент это было их обиталище. Хотя комнатенка была совсем крошечная, она служила им одновременно и спальней, и жилой комнатой; в примыкавшей к ней кухоньке, похожей на чулан, имелись раковина, кран с холодной водой (горячей не было), растрескавшаяся от старости газовая плита и несколько простых деревянных полок. Ни туалета, ни ванной. Эти удобства находились этажом ниже, ими, кроме Ролли и Мэй-Лу, пользовались обитатели еще шести квартир.

У Ролли был угрюмый вид, словно он раскаивался, что вообще впутался в эту историю. Мэй-Лу, похожая на девчонку-переростка, с тонкими ногами и костлявыми руками, почему-то выглядела испуганной, но постепенно стала успокаиваться, когда Вес Гропетти в своем неизменном черном берете, который он не снимал даже в жару, тихо заговорил с нею.

За спиной у режиссера находились оператор и звукооператор, с трудом расставившие в тесноте свое оборудование. Рядом с ними пристроилась Барбара Залески с раскрытым блокнотом в руках.

Бретт Дилозанто забавлялся, глядя на Барбару, – она по обыкновению сидела, подняв на лоб темные очки.

Софиты еще не были включены. Но все знали, что, как только они загорятся, в комнате станет еще жарче.

Леонард Уингейт то и дело вытирал белоснежным полотняным платком пот с лица. Они с Бреттом стояли, прижавшись к стене, и старались занимать как можно меньше места.

Вдруг – по знаку, незаметно поданному Гропетти, – оба техника включили софиты, и на магнитофоне завертелась пленка.

Мэй-Лу сощурила глаза. Но режиссер продолжал тихо беседовать с ней – она кивнула и перестала морщиться. Чтобы не попасть в кадр, Гропетти быстро отошел в сторону.

Мэй-Лу заговорила естественно, словно размышляя вслух:

– Какой смысл думать о будущем, хоть нам и говорят, что, мол, надо, – ведь будущего-то у таких, как мы, никогда не было и не будет. – Она пожала плечами. – Так оно было, так оно и сейчас – ничего не меняется.

– Стоп! – скомандовал Гропетти.

Софиты погасли. Режиссер подошел к Мэй-Лу и стал что-то шептать ей на ухо. Через несколько минут, пока другие молча ждали, софиты загорелись снова. Гропетти отскочил назад.

Лицо Мэй-Лу оживилось.

– Ясное дело, забрали у нас цветной телевизор. – Она бросила взгляд в пустой угол комнаты. – За ним явились два парня, сказали, что мы сделали всего один взнос, а больше не платим. Один из парней поинтересовался, для чего мы тогда покупали. Я ответила: “Мистер, вот сегодня я внесла первый взнос и вечером уже могу смотреть телевизор. Хотя бы несколько дней – и то хорошо!” – Ее голос зазвучал глуше. – Мне бы надо ему сказать: “Да разве кто уверен, что будет завтра?"

– Стоп!

– Зачем все это снимают? – спросил шепотом Бретт стоявшего рядом Уингейта.

Важный неф все вытирал пот с лица.

– Дело в том, что у них большие неприятности, – тихо произнес он. – У обоих впервые в жизни появились какие-то деньги – вот они и начали вовсю транжирить: купили мебель, цветной телевизор, нахватали всего в кредит, а выплатить не могут. И кое-что им пришлось вернуть. Но это еще не все.

Тем временем Гропетти велел Найту и Мэй-Лу поменяться местами. Теперь в камеру смотрел Ролли.

– А что еще произошло? – спросил шепотом Бретт.

– Это называется “подсечка”, – пояснил Уингейт. – Тут вступает в силу отвратительный, давно изживший себя закон, который – все политические деятели так считают – следовало бы изменить, но никто ничего не предпринимает.

Вес Гропетти, склонив голову, по своему обыкновению что-то тихо говорил Ролли Найту.

– Найту один раз уже “подсекли” жалованье, – сказал Уингейт Бретту. – На этой неделе состоялось второе решение суда, а по договору с профсоюзом две “подсечки” автоматически влекут за собой увольнение.

– Вот черт! А вы можете что-нибудь предпринять?

– Не исключено. Но здесь многое зависит от самого Найта. Когда все это закончится, я поговорю с ним.

– Как вы считаете, стоит ему так выворачиваться перед камерой?

В ответ Леонард Уингейт только пожал плечами.

– Я сказал ему, что это не обязательно – это ведь его сугубо личное дело. Но, судя по всему, он не возражает, как и его девчонка. Возможно, им все равно, а возможно, они считают, что тем самым помогут кому-то. Не знаю.

Барбара, услышав их разговор, повернулась к ним.

– Вес говорит, что это дополняет картину. Кроме того, он смонтирует все с самым добрым к Найту отношением.

– Если бы я ему не доверял, – сказал Уингейт, – нас бы сегодня здесь не было.

Режиссер продолжал инструктировать Ролли.

– Наверное, половина того, что происходит с Ролли Найтом, предопределена нашим собственным отношением ко всему этому – отношением самого истэблишмента, а значит, и таких людей, как вы оба и я, – продолжал, обращаясь к Барбаре и Бретту, Уингейт; голос его звучал тихо, но напряженно. – О'кей, мы оказываем помощь таким вот, как эта юная пара, но, не успев оказать им помощь, уже считаем, что они должны воспринять все наши мелкобуржуазные ценности, которые мы создали в результате многих лет жизни, по нашим стандартам. То же самое и в отношении денег. Хотя Найт не привык обращаться с деньгами, потому что их у него не было, мы считаем, что он должен распоряжаться деньгами так, будто они были у него всю жизнь. А если он распоряжается ими иначе – что тогда? Его вызывают в суд, “подсекают” жалованье и выгоняют с работы. При этом мы забываем, что многие из нас, у кого всегда были деньги, залезают в долги, из которых никак не могут выпутаться. Но стоит этому парню пойти тем же путем, – неф кивнул в сторону Ролли Найта, – и наша система мигом вышвырнет его назад на помойку.