суровость наказаний за отступление от его предписаний. Повиновение полководцу как важнейшее требование дисциплины закреплялось воинской присягой, получая соответствующую сакральную санкцию[954]. На связь дисциплины с сакральными представлениями указывают и некоторые пассажи Ливия, где disciplina militaris упоминается в одном ряду с волей богов и обычаями предков (Liv. VIII. 32. 7; XXVIII. 27. 12). О том, что такого рода представления не были только риторической абстракцией, может, наверное, свидетельствовать упоминавшийся эпизод мятежа легионов в Паннонии, когда затмение луны солдаты восприняли как знак гнева богов на cвое мятежное поведение, что и стало фактором перелома в их настроениях (Tac. Ann. I. 28; 30; Dio Cass. LVII. 4.4). В данном контексте уместно обратить внимание также на появление при Адриане культа Воинской Дисциплины как обожествленной абстракции. Этот культ засвидетельствован нумизматическими и эпиграфическими памятниками, датируемыми временем вплоть до правления Галлиена[955]. В лагерях Дисциплине воздвигались алтари, делались посвящения от имени воинских частей. Хотя данный культ, скорее всего, был введен «сверху», сам факт его бытования примечателен с точки зрения пропагандируемых в армии ценностей.

Следует сказать далее о том, что строгость римских военных порядков делала принципиально нежелательным явлением присутствие в военном лагере женщин[956]и тем более их вмешательство в военные дела (Tac. Ann. I. 69. 4; II. 55. 6; III. 33. 2; Dio Cass. LIX. 18. 4). Примечательно, что Исидор Севильский само слово castra связывает с воздержанием от чувственных желаний и запретом женщинам входить в лагерь[957]. Светоний, отмечая стремление Августа поддерживать в войсках строгую дисциплину, в первую очередь указывает на то, что он даже своим легатам дозволял свидания с женами только зимой, да и то очень неохотно (Aug. 24. 1). На основе свидетельства Тацита (Ann. III. 33. 2) можно заключить, что для высших офицеров некогда существовал специальный запрет брать жен к месту службы[958]. Не могли они и сочетаться законным браком с женщинами из той провинции, где несли службу[959]. Вероятно, в русле той же традиции и в силу консерватизма военных порядков Август и его преемники до Септимия Севера сохраняли официальный запрет на браки солдат (см.: Dio Cass. LX. 24. 3), который, судя по прямым высказываниям источников, обусловливался требованиями воинской дисциплины[960]. Исконное убеждение в несовместимости военной службы с пребыванием в войске женщин было достаточно живучим, несмотря на то что существование не признанных законом солдатских семей – реальный факт уже для эпохи Юлиев – Клавдиев[961], а cупруги некоторых военных начальников открыто глумились над всеми традициями и приличиями[962]. В середине же IV в. Либаний (Or. II. 39–40) с горечью констатирует, что в его время, в отличие от старинных порядков, солдаты обременены семьями и это ведет к ослаблению дисциплины и боеспособности.

Таким образом, вступление на военную службу действительно означало разрыв с частной жизнью и начало нового существования (Artem. Oneirocr. II. 31): римлянин из сферы действия ius civile переходил в сферу, где царили суровые нормы воинской дисциплины (в том числе fas disciplinae), и обрекал себя на многочисленные опасности в период войны, лишения и тяготы, связанные с постоянными трудами и в мирное, и в военное время. К таким трудам в первую очередь относились каждодневные военные упражнения и учения (exercitationes)[963], которыми молодые воины должны были заниматься дважды в день, а ветераны – один раз (Veget. I. 23; cp.: Sil. Ital. Pun. VIII. 548–560; Cod. Iust. XII. 36. 15). Воинская дисциплина, при всех прочих своих характеристиках, всегда понималась римлянами как особая наука, основанная на твердых правилах[964], в частности правилах отбора и обучения новобранцев (Veget. I. 1; 13)[965]. Значение тщательной выучки войск, естественно, возросло с созданием регулярной армии, боеспособность которой основывалась прежде всего на профессиональном отношении в военному делу во всех его аспектах[966]. В источниках неизменным рефреном – в качестве ли похвальной констатации, или в виде назидательной рекомендации – звучит мысль о необходимости и благодетельности постоянного упражнения воинов как для укрепления дисциплины и духа армии, так и для достижения победы и процветания государства в целом[967]. Стоит отметить, что строевой плац (campus) имел своего Гения (ILAlg. I. 3596) и, видимо, находился под покровительством особых божеств – dii campestres (например, CIL VIII 2635, 10760; cp.: CIL III 5910 = ILS, 4830; CIL VI 31149 = ILS, 4833; VII 1114 = ILS, 4831e)[968]. Так, препозит и инструктор по обучению солдат (campidoctor) из VII легиона Близнеца в 182 г. сделал посвящение Marti Campestri (CIL II 4083 = ILS, 2416; cp.: CIL II 1515), a campidoctor преторианской когорты исполнил обет Священной Немезиде Campestris (CIL VI 533 = ILS, 2088).

Постоянные учения и упражнения с оружием, как известно, считались отличительной чертой также спартанского войска и самого образа жизни лакедемонян. Однако в представлении римлян военная служба была связана не только с напряженным повседневным трудом на учебном плацу, но и с непрерывной изнурительной работой как таковой – и в походе, и в мирное время – с тем, что Тацит в одном месте (Ann. I. 35. 1) называет duritia operum (cp. Hist. II. 80. 3: Germanica hiberna… laboribus dura). Римский воин едва ли не в первую очередь труженник, mulus Marianus (Fest. 134 L; Paul. Fest. 22 L; Front. Strat. IV. 1. 7; Plut. C. Mar. 13; Ios. B. Iud. III. 5. 5). Пожалуй, только в римской среде мог появиться афоризм, приписываемый Домицию Корбулону: «Врага надлежит побеждать лопатой» (Front. Strat. IV. 7. 2)[969]. Цицерон, противопоставляя римскую военную службу спартанской, подчеркивал, что у римлян от воинов требуется прежде всего труд (Tusc. disp. II. 16. 37). Псевдо-Гигин (De munit. cast. 49) советует даже в дружеской стране отрывать вокруг лагеря ров – «ради блага дисциплины» (causa disciplinae). В известном экскурсе, посвященном сопоставлению македонского и римского войска, Тит Ливий высказывает убеждение, что с римским легионером никто не может сравниться в усердии (in opere) и перенесении трудов (tolerandum laborem) (Liv. IX. 19. 9). Cама воинская доблесть, с точки зрения римлян, неотделима от труда. По словам Камилла у Ливия (V. 27. 8), источник римских побед – доблесть, труд, оружие (virtus, opus, arma). Цицерон утверждал (De invent. I. 163), что храбрость (fortitudo) состоит не только в обдуманном расчете и прочих качествах, но и в перенесении трудов (laborum perpessio) (cp.: Rhet. ad Heren. IV. 25. 35). В речи Мария у Саллюстия