(B. Iug. 85. 31–35) в контексте рассуждений о доблести названы такие истинно воинские качества, как умение поражать врага, нести караульную службу, одинаково переносить холод, зной, голод и труды. Цезарь в одном месте (B. Gall. V. 8. 4) говорит о доблести солдат, отличившихся усердной греблей при переправе в Британию, а в другом (B. Gall. VI. 43. 5) – отмечает, что солдаты, дабы заслужить его благодарность, брали на себя бесконечные труды и готовы были своим усердием одолеть саму природу. Сам Цезарь требовал от своих солдат столько же повиновения и выдержки, сколько доблести и геройства (B. Gall. VII. 52. 4; cp.: Val. Max. III. 2. 23). Непрерывный труд был главным лекарством против разлагающей дисциплину праздности, лучшим средством закалки воинов[970]. Соответственно, наибольшей похвалы удостаивался тот полководец, чье войско приведено к послушанию трудом и привычкой к упражнению, а не страхом наказания (Veget. III. 4)[971]. Это средство приобрело особое значение в период империи, когда войска подолгу не участвовали в боевых действиях, так что командирам приходилось изыскивать для солдат разнообразные строительные и хозяйственные занятия (Tac. Ann. I. 20. 1; XI. 20. 3)[972]. При изнурительности такого рода трудов даже боевые действия могли восприниматься воинами как облегчение (Front. Strat. I. 11. 20). Неудивительно поэтому, что у римлян суровость военной жизни нередко метонимически выражается словами labor (труд), sudor (пот), sarcina (переносимое воином снаряжение)[973]. В данном контексте уместно вспомнить, что атлетика как таковая не входила у римлян в сферу военной подготовки, а атлетическая агонистика традиционно вызывала отрицательное отношение, так как считалось, что она мешает должным образом совершенствоваться в военном деле (Cic. Resp. IV. 4. 4; Tac. Ann. XIV. 20. 4; Lucan. Phars. VII. 270 sqq.; Plut. Quaest. Rom. 40). Иное дело – гладиаторские бои, связанные с такими элементами «римского мифа», как престижность воинской выучки, воля к победе, презрение к боли и смерти[974].

В приведенных свидетельствах суровость римской дисциплины предстает, таким образом, как нормативный идеал, завещанный предками, и его бескомпромиссное воплощение относится по преимуществу к героическому прошлому Рима. Вместе с тем консерватизм римских военных традиций, объективные условия и потребности военной деятельности делали установку на суровость дисциплины неустранимым фактором жизни армии. Поэтому и в императорском Риме среди римских военачальников находились такие ревнители старинной строгости (gravissimi comparandi antiquis exempli auctores, если воспользоваться выражением Веллея Патеркула в II. 78. 3), как Луций Апроний, проконсул Африки, в правление Тиберия, применивший во время войны с Такфаринатом, казалось бы, давно забытую децимацию (Tac. Ann. III. 21. 1), Гальба, прославившийся своей непреклонной строгостью к воинам (Suet. Galba. 6. 2–3; Tac. Hist. I. 5. 2; 35. 2), Домиций Корбулон (Tac. Ann. XI. 18; XIII. 35) и другие[975]. Безусловно, подобные примеры потому обращали на себя внимание современников и историков, что были сравнительно редки[976]; верно и то, что писатели императорского времени, имевшие все основания опасаться солдатского своеволия, зачастую склонны были успокаивать себя, представляя жизнь в армии более спартанской, чем та была на деле[977]. Однако имидж непреклонно строгого полководца был настолько привлекателен и значим, что показать себя суровым военачальником стремились даже столь далекие от древних нравов императоры, как Калигула (Suet. Cal. 44. 1) и Отон (Tac. Hist. II. 114). О сознательно-демонстративном характере такого рода ориентации на mos maiorum может свидетельствовать замечание Тацита о том, что Г. Кассий Лонгин, будучи в 45 г. наместником Сирии, восстанавливал во вверенных ему войсках старинные порядки (revocare ad priscum morem), тщательно упражняя легионы, поскольку этого, по его мнению, требовало достоинство его предков и рода (Tac. Ann. XII. 12. 1).

Безусловно, римская дисциплина поддерживалась и крепилась благодаря тому строгому соподчинению на всех ступенях служебной иерархии, идеал которого ярко описан у Элия Арстида в его «Панегирике Риму» (Or. 26. 87 Keil): «Как бы в каком-то хоре каждый знает и занимает свое место, а к занимающему высший пост другой, занимающий низший, не питает из-за этого зависти, и сам требует себе полного подчинения с тех, кои поставлены ниже его» (пер. Ив. Турцевича). Интересно в этом плане свидетельство Иосифа Флавия (B. Iud. II. 20. 7). В бытность свою командующим иудейских сил в Галилее он отказался от попытки обучить своих воинов по римскому образцу, понимая, что это требует большого времени, и единственное, что он предпринял, чтобы повысить дисциплину, – разделил войско по разрядам и назначил гораздо большее число командиров, так как, по его словам, видел, что «привычка к повиновению происходит от множества начальников». У римлян было не только много начальников, имевших дисциплинарную власть[978], но существовал особый, специфически римский офицерский корпус в лице центурионов, на исключительно важную роль которых в обеспечении дисциплины указывал еще Г. Дельбрюк[979]. Следует добавить, что строгость римских дисциплинарных порядков распространялась не только на рядовых, но и на командиров, которые, по крайней мере в ранний период, независимо от ранга подлежали тем же телесным и позорящим наказаниям, что и простые воины (примеры см., в частности, у Фронтина: Strat. IV. 1.28; 30; 31; 36; 38–40; cp.: Val. Max. II. 7. 4)[980].

Поддержание должной дисциплины было прямой обязанностью командующего (Dig. 49. 16. 2) и вместе с тем его моральным долгом, важным проявлением его virtus. В этом плане очень показательно то внимание, какое на эту сторону деятельности императора обращают наши источники, почти всегда отмечая среди заслуг и достоинств того или иного правителя его успехи в обеспечении дисциплины войск. Так, Светоний (Aug. 24. 1) сообщает, что Август поддерживал дисциплину с величайшей суровостью (severissime); так же действовал и его преемник (Suet. Tib. 19). Отмечает Cветоний и строгость Веспасиана (Vesp. 8. 2–3; cp.: Tac. Hist. II. 82. 3). Исправителем (corrector emendatorque) пришедшей в упадок дисциплины называет Траяна Плиний (Pan. 6. 2; cp.: 18. 1; Plin. Epist. X. 29. 1; Dio Cass. LXVIII. 7. 5). Аналогичной характеристики удостаивается Адриан (Dio Cass. LXIX. 5. 2 и 9. 1 sqq.; SHA. Hadr. 10. 3; Eutrop. VIII. 7. 2). Септимий Север в одной надписи назван vindex et conditor Romanae disciplinae (CIL VIII 17870 = ILS, 446). Песценний Нигер и Александр Север превозносятся за свою исключительную строгость к воинам (SHA. Pesc. Nig. 10. 1 sqq.; Alex. Sev. 12. 4–5; 25. 2; 53. 1 sqq.; 54. 5; cp.: Eutrop. VIII. 23; Aur. Vict. Caes. 24. 3–4). Император Клавдий II, по словам панегириста, «впервые вновь укрепил совершенно подорванную дисциплину» (Pan. Lat.