А. Ахматовой занялась изучением биографии Н. Гумилева («Нелегально, конечно. Ну, не то чтобы нелегально, но — не для публики, даже не для знакомых»)[701]. А потом — по советам на этот раз Б. Эйхенбаума и Н. Харджиева — перед Г. на всю уже жизнь «приоткрылась дверь в мир исследовательской работы, совершенно незнакомой публицистам, пропагандистам и авторам исторических романов»[702]. В январе 1936 года она делает в Пушкинском Доме первый доклад о «кружке шестнадцати», в который входил юный Лермонтов, в январе 1938-го печатает статью о некрасовском «Современнике» в журнале «30 дней», в апреле того же года читает доклад в Лермонтовской комиссии Института мировой литературы…

Работы, как и в дальнейшем, неброские, но все, как говорится, на сливочном масле, на источниках, впервые вводимых в научный оборот, так что ее стали называть «поэтом архивов»[703], и В. Шкловский, отметивший, что Г. «не пишет книги о книгах, а находит новый ход», подытожил: «Это и есть писатель, то есть первоисточник, а не обработчик»[704].

Сказано это было в мае 1943 года, когда Г. в очередной раз отказали в приеме в Союз писателей, несмотря на самые лестные рекомендации Б. Эйхенбаума, Н. Бродского, И. Андроникова, М. Цявловского[705]. Ходатайство В. Шкловского не сработало тоже, так что Г. на птичьих правах и, — как заметила А. Ахматова, — в положении «хуже худого»[706] пришлось прожить еще два десятилетия: в годы войны недолгая служба секретарем у К. Чуковского и опять обрыдшая до смерти машинопись, опять архивы, опять редактирование чужих статей и редкие собственные публикации.

Пока не вышла наконец вынянченная книга «Судьба Лермонтова» (1964) и пока — благодаря личной просьбе А. Ахматовой — не был получен членский билет Союза писателей (1965)[707], а с ним и право купить пусть однокомнатную, зато отдельную квартиру в писательском кооперативе. Богаче она не стала, и круг восторженных почитателей вокруг нее не образовался, как образовался он, например, в Питере вокруг Л. Гинзбург, ее практически ровесницы. Однако можно было выдохнуть и чувствовать, что не только она защищает своих друзей, но и за нее вступятся в случае нужды. Так случилось, правда, только однажды — когда на ее статью «Вокруг гибели Пушкина» (Новый мир. 1962. № 2) кочетовский «Октябрь» откликнулся глумливым фельетоном В. Назаренко «В покоях императрицы» (1962. № 5), и честь Г. отстояли И. Андроников (Литературная газета. 26 мая 1962 года), и А. Ахматова, которая мало того что написала реплику в «Новый мир» (1962. № 7), так еще и подкрепила свою подпись именами авторитетных Вс. Иванова, С. Бонди и С. Маршака.

Жила Г., — как вспоминают друзья и соседи, — вроде бы неунывающе мирной пенсионеркой[708], хотя новостями, конечно, интересовалась и даже в июне 1967 года подписала коллективное письмо IV съезду писателей с протестом против цензуры и в защиту А. Солженицына. С диссидентами и гостями из-за кордона, впрочем, не якшалась, ни в чем предосудительном замечена более не была и лишь в 1986 году издала в Париже книгу «Новое о Мандельштаме. Главы из воспоминаний. О. Э. Мандельштам в воронежской ссылке (по письмам С. Б. Рудакова)».

Название академически непритязательное, но содержание взрывное, можно даже сказать скандальное, многое меняющее в нашем представлении и о Мандельштаме, и о тридцатых годах, так что уже ближе к концу века ей из Петербурга сначала написал, потом позвонил поэт и (тогда) издатель Н. Кононов с предложением выпустить в свет полноценные мемуары.

От таких предложений не отказываются, но Эмме Григорьевне было уже хорошо за девяносто, и Н. Кононову в течение года пришлось раз за разом приезжать в Москву, жить там подолгу, чтобы, соединяя сохранившиеся, оказывается, записи еще довоенных лет с уже готовым очерком «Лишняя любовь» (Новый мир. 1993. № 12) и с новыми важными добавлениями, выстроить объемную книгу, которая принесла Г. оглушительную славу, премии и «Малый Букер», и «Антибукер» одновременно (1998), тысячи обид и тысячи восторгов.

Что ж, иногда в России действительно надо жить очень долго, чтобы и в столь почтенном возрасте проснуться вдруг настоящим писателем, в полную меру реализовавшим свой дремавший десятилетиями литературный потенциал. И чтобы, похоронив всех, кого ты любил и кого ты ненавидел, вынести окончательный приговор и им, и всей эпохе.

Впрочем, окончательный ли? Назвав как-то Эмму Григорьевну «злой»[709], А. Ахматова и тут не ошиблась. Книга у Г. вышла и в самом деле беспримерно злой, до несправедливости пристрастной и очень-очень женской — во всяком случае, сводя счеты с «ничтожеством» и «сатанисткой»[710] Надеждой Яковлевной Мандельштам, она не забывает отметить у своей врагини «заметную кривизну ног»[711], обожаемую, казалось бы, Анну Андреевну Ахматову упрекает в наклонности к «пиршествам тщеславия»[712], а в Ольге Всеволодовне Ивинской видит только «хорошенькую, но слегка увядшую блондинку», «беленькие носочки» у которой были иногда «забрызганы грязью»[713].

Сопоставляя то, что, враждуя друг с другом, передали нам в своих воспоминаниях все эти великие старухи, историки литературы отмечают и предвзятость, и противоречия, и ошибки памяти. А мы… Мы читаем их книги, и мемуары Г. здесь в самом первом ряду, еще и как увлекательные романы, «в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно».

«Кроме литературы, у нее не было другой жизни», — говорит С. Надеев, последний помощник Эммы Григорьевны[714]. Поэтому, разбудив память, она работала едва ли не до последнего дня и, когда уже не в силах была писать, надиктовывала страницы, которые и при ее жизни, и после кончины с благодарностью принимал к публикации журнал «Знамя» (1998. № 2; 1999. № 10, 2002. № 1; 2002. № 8).

Потому что в них всё правда. И всё литература.

Жаль вот только, что научного, текстологически точного и тщательно откомментированного издания мемуаров Г. пока еще нет.

Соч.: Судьба Лермонтова. М.: Сов. писатель, 1964; То же. М.: Худож. лит., 1986; Мемуары. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998; М., 2002; Память писателя: Статьи и исследования 30–90-х годов. СПб.: ИНАПРЕСС, 2001; Вблизи поэтов. Мемуары: Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Лев Гумилев. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019.

Гинзбург Александр Ильич (1936–2002)

Назвав Г. «движителем богемы», В. Аксенов заметил, что

в нормальном обществе такой рыжий и заводной мог бы стать лидером артистического движения, скандальным издателем, хозяином сенсационной галереи, ну, в крайнем случае вождем какой-нибудь вольтеровской революции парадоксов вроде Кон-Бендита[715].

Но это в нормальном обществе, а у нас всё, чем смолоду увлекся Г. — этот недоучившийся студент, немножко актер, немножко газетный репортер, — воспринималось как дело антигосударственное и основание для применения карательных статей УК РСФСР: и дружба с художниками-нонконформистами, и знакомства с иностранцами, и