– А что все-таки с Лили? Элиф сегодня крышку какую-то разбила, новую, стеклянную, стала злая, как не знаю кто, обвинила меня чуть ли не в любовной связи с этой домработницей, так что я так ничего и не понял толком. А Эмре спрашивать – сам понимаешь. Отравилась она чем-то, что ли?

– Да вроде, – без особого энтузиазма подтвердил Кемаль. – Этим химики занимаются, типа снотворного что-то, кажется. А ты с этим Эмре как? В дружбе? Что он вообще такое? У нас начальник с ним носится, как будто он премьер-министр.

– Эмре? Да как тебе сказать… я не так много и знаю.

– Ну, что знаешь. У вас же с ним какие-то дела были?

– Были, но это, собственно говоря, к делу отношения не имеет. Политика…

Он все-таки произнес это магическое слово, рассчитывая на то, что оно станет точкой и завершит этот виток разговора. Произнес с тем выражением, с которым говорят о политике непосвященным: мол, это долгая история, вы все равно ничего не поймете, это не ваша забота, что и как там, в высших сферах, и неинтересно это вам, от нее, политики, далеким. Обычно это срабатывало: людям не хотелось выглядеть несведущими и выслушивать длинные объяснения, да и сами политические дрязги никого всерьез не интересовали. Кроме редких случаев, подаренных журналистам и попавших в газеты.

На Кемаля, однако, интонация не произвела ни малейшего впечатления.

Он привык иметь дело с людьми самых разных профессий, а значит, привык и к этому снисходительному тону: что вы в этом понимаете, что я вам полдня объяснять буду? Иногда профессиональные дела подозреваемых и свидетелей действительно можно было обойти стороной, но если нет, то Кемаль был готов терпеливо и вдумчиво вникать в самые разные сферы и области человеческой деятельности.

Политика – подумаешь, невидаль! Вряд ли это сложнее страхового бизнеса, торговли свежими цветами и несвежими бриллиантами, предоставления кредитов мелкими банками, иногда растворяющимися в воздухе, или деятельности подпольных лабораторий, производящих специальные аэрозоли для воров-домушников.

– А ты попроще, в двух словах. Он же раньше не в Измире жил, правильно?

– Да, они лет семь-восемь, наверно, как сюда переехали. У него большие деньги, связи по всему миру, и вообще он фигура заметная, хоть и не на виду.

– Что значит «заметная»? Чем он занимается-то, кроме того, что имеет деньги и названивает министрам?

– Он, вообще-то, не из наших, не из республиканцев то есть. Так что я уж не знаю, какой он там пост занимает в их партии, но в финансовом плане…

– То есть он оплачивает существование твоих противников, а ты с ним водишь дружбу на всякий случай? – насмешливо перевел его недомолвки Кемаль.

– Все не так просто, – с привычной снисходительностью отмахнулся Азиз. – Это же политика, в ней нет только черного и белого. Сегодняшний противник – завтра соратник. Партии объединяются, распадаются, существует множество нюансов, – он потянул последнее слово, рассчитывая наскучить собеседнику.

– Но с «белыми»-то республиканцы уж никак не объединятся, или я чего-то не понимаю?

– Конечно, нет, но…

– Так «нет» или «но»? – засмеялся Кемаль. – Нет, ты мне объясни как рядовому избирателю. А то и за республиканцев голосовать не захочется!

– Формально и официально – нет. Но в каждой партии существуют группировки, правое и левое крыло, более и менее ортодоксально настроенные группы… к тому же всегда кто-то хочет кого-то подсидеть и занять место лидера. Словом, это все сложно, и к твоему делу никакого отношения не имеет. Это не женские посиделки. Тебе Элиф говорила, что они там постоянно отравлялись чем-то? Я, между прочим, сам наблюдал месяц, что ли, назад. Вы их потрясли уже, этих подружек? Похоже, кто-то из них заигрался, да?

– Может быть, – неопределенно произнес Кемаль. Ему совсем не нравилось, что он так и не получил ответа ни на один вопрос. И если объединение республиканцев, традиционно ратующих за демократию, светское государство и вроде бы продолжающих дело Ататюрка, с так называемыми «белыми», провозглашающими традиционные мусульманские ценности и лишь в последнее время переставшими ругать Ататюрка в полный голос, его интересовало лишь постольку-поскольку, то все остальное… что ж, придется повторить. – Так ты сказал про его деньги. Что, неужели их так много, что он может влиять на какие-то партии?

– Деньги на все могут влиять, сам понимаешь. А чьи деньги, – Азиз многозначительно развел руками, – кто их знает. Разумеется, не его. Или не все его. Но через кого-то же должны направляться средства. У Эмре большие связи в Европе, ему, по-моему, принадлежит какой-то банк. Я не очень разбираюсь в тонкостях.

– То есть наших «белых» финансируют из Европы? Ерунда какая! Разве их не шейхи всякие оплачивают? Чтобы мы отвернулись от Запада? А Европе же, наоборот, надо, чтоб у нас была демократия и свобода совести, разве нет? Вон сколько оговорок, прежде чем нас в ЕС пустят.

– Да кому мы нужны в Европе, неужели ты не понимаешь? Они могут сколько угодно придираться к нашей пенитенциарной системе и к прочей ерунде, вроде пандусов для инвалидов на каждой улице, но думаешь, они будут рады, если мы выполним все их требования? Да ни черта! Мы для них – дешевая рабочая сила, дешевые курорты, дешевые товары, которые, заметь, не хуже их собственных. И они, по-твоему, будут рады пустить нас на свой рынок? Сейчас у них оливковое масло из Испании, вина из Франции, мебель из Италии, текстиль не поймешь откуда, потому что половину его даже всякие Диоры давно шьют у нас из нашего же хлопка. А если Турция станет равноправным партнером? Им это надо? Им удобнее ругать наших нелегалов, которых, между прочим, они же пускают на заработки, потому что сами немцы черную работу делать не желают, и никто в Европе по-настоящему никакой Турции знать не хочет. Мы для них – второй сорт, если не третий, и чем мы невежественнее и грязнее, тем им приятнее!

Азиз сел на своего конька, по-прежнему не отвечая на вопросы Кемаля, и увлечение его было, похоже, на этот раз совершенно искренним. Про Европу слушать было, конечно, занятно, впрочем, Кемаль и сам мог при случае порассуждать на подобные темы, но было уже поздно, ему хотелось попасть-таки домой, и пора было перейти от далекой Европы к чему-то более близкому.

– То есть господин Эмре связан с теми, кто против вступления Турции в ЕС и финансирует одиозную партию, чтобы привести ее к власти и показать всем, какие мы плохие? Так?

Азиз ответил не сразу. Видимо, в их среде не были приняты такие прямые вопросы.

– Мне это, собственно говоря, безразлично, – поспешил успокоить его Кемаль. – Какое мне дело до его политических взглядов? Я просто хотел бы понять, что его привело в Измир и с кем он здесь поддерживал отношения. Узнал, что с тобой, и надеялся, что ты мне что-нибудь расскажешь. Так же проще, чем собирать всю эту информацию по крупинкам. Кстати, не знаешь, почему у них не было детей?

– Детей? – удивленно переспросил Азиз. Судя по всему, мысли его витали еще где-то высоко, в области геополитики, и никакие дети, кроме собственного сына по вечерам, его не интересовали. – Понятия не имею. Как-то никогда не спрашивал… да и с какой стати я стал бы? Мы же с ним не приятели, а… что-то вроде коллег скорее. Только профессиональные разговоры, если так можно выразиться. Ничего личного.