его энергии. Однако отречение от влечения могут вызывать и другие, как мы справедливо говорим, внутренние причины. В процессе индивидуального развития часть сдерживающих сил перемещается из внешнего мира вовнутрь, что формирует в Я инстанцию, противостоящую остальному Я в качестве надзирателя, критика и запретителя. Мы называем эту новую инстанцию Сверх-Я. Отныне Я, прежде чем удовлетворить требуемое Оно влечение, обязано учитывать угрозы не только со стороны внешнего мира, но и возражения Сверх-Я, так что у него появляется заметно больше поводов отказываться от удовлетворения влечений. Но если отвержение влечения по внешним причинам всего лишь неприятно, отказ по причинам внутренним – из-за подчинения Сверх-Я – имеет другое психоэкономическое действие. Кроме непременного результата в виде неудовольствия, оно доставляет Я еще и некоторую долю удовольствия, как бы замещающего удовлетворение. Я чувствует воодушевление, оно гордится своим отказом от влечения как незаурядным достижением. Думается, мы понимаем механизм получения этого удовольствия. Сверх-Я – это преемник и представитель родителей (или воспитателей), надзирающих за поступками индивида в первый период его жизни. Оно продолжает их функции почти без изменений, держит Я в состоянии длительной зависимости, оказывает на него постоянное давление. Совершенно так же, как в детстве, Я боится поставить на кон любовь верховной власти, воспринимает ее одобрение как освобождение от напряжения и радость, а упреки – как укоры совести. Когда Я пожертвовало ради Сверх-Я каким-то влечением, то ожидает награды за это в виде большей любви с его стороны. Понимание, что эта любовь заслужена, наполняет его гордостью. В период, когда власть еще нельзя интроецировать в форме Сверх-Я, отношения между угрозой утратить любовь и требованиями влечений не менялись. Если же от влечений отрекались из любви к родителям, то это вызывало чувство уверенности и удовольствия. Своеобразный нарциссический характер этой гордости мог появиться у этого хорошего чувства только после того, как власть стала частью Я.

Чем это объяснение удовольствия при отказе от влечения способствует пониманию процессов, которые мы собрались изучать, а именно повышения чувства собственного достоинства в ходе прогресса духовности? Похоже, очень малым. Обстоятельства складываются совершенно по-другому. Здесь речь не идет об отказе от влечений, да и отсутствует личность или вторая инстанция, из любви к которым была принесена эта жертва. Относительно второго утверждения мы скоро начинаем колебаться. Можно ведь сказать, что как раз великий человек и является тем авторитетом, ради которого люди и добиваются успеха, а поскольку и сам великий человек воздействует благодаря своему сходству с отцом, то не следует удивляться, что в психологии масс ему выпадает роль Сверх-Я. Соответственно, это остается в силе и для отношений человека Моисея с еврейским народом. Но в других аспектах провести аналогию не удается. Прогресс духовности заключается в том, что по сравнению с непосредственным чувственным восприятием предпочтение отдается так называемым высшим интеллектуальным процессам, то есть воспоминаниям, рассуждениям, умозаключениям. Так, например, установление отцовства является более важным, чем определение материнства, хотя оно, в отличие от последнего, не подтверждается показаниями органов чувств. По этой причине ребенок обязан носить фамилию отца и ему наследовать. Или еще такой пример: наш бог величайший и самый могущественный, хотя и невидим, как ураган или душа. Отклонение запросов сексуальных или агрессивных влечений представляется чем-то совершенно отличным от этого; кроме того, при многих продвижениях духовности, например при победе отцовского права, не удается выявить авторитет, который предложил мерило того, что следует считать более продвинутым. В данном случае отец таковым быть не мог, ведь до уровня авторитета он сам возвышается только благодаря этому продвижению. Стало быть, перед нами феномен, свидетельствующий, что в развитии человечества духовность мало-помалу одолевает чувственность и благодаря каждому такому успеху люди чувствуют себя гордыми и воодушевленными. Однако не удается выяснить, почему это так и должно происходить. Позднее случается и так, что саму духовность подавляет совершенно загадочное эмоциональное проявление веры. В виду имеется известное «credo quia absurdum», и каждый придерживающийся этого принципа видит в нем высшее достижение. Видимо, общим для всех психологических ситуаций является что-то другое. Возможно, человек объявляет это «что-то» высшим просто потому, что оно является более трудным, а его чувство гордости – всего лишь нарциссизм, усиленный осознанием того, что эта трудность преодолена.

Определенно, это не особенно эффективное объяснение, и можно было бы подумать, что с нашим исследованием причин, определивших характер еврейского народа, оно вообще не имеет ничего общего. Нас бы это вполне устроило, однако определенная связь с нашей проблемой все же обнаруживается благодаря факту, которым позже мы еще займемся. Религия, начавшаяся с запрета изображения бога, в ходе столетий все больше превращалась в религию отречения от влечений. Она вроде бы не требовала сексуальной абстиненции, довольствуясь всего лишь заметным сужением половой свободы. Однако бог совершенно отрешен от сексуальности и возвышен до идеала этического совершенства. Этика же представляет собой ограничение влечений. Пророки без устали будут напоминать, что от своего народа бог не требует ничего, кроме праведного и добродетельного образа жизни, иначе говоря, кроме воздержания от удовлетворения влечений, которые и нынешней моралью осуждаются как порочные. И даже требование верить в его существование отступает на второй план по сравнению со строгостью этих этических требований. Таким образом, отречение от влечений приобретает в религии выдающуюся роль, хотя и появилось в ней не с самого начала.

Здесь, однако, уместно возразить, чтобы избежать неправильного понимания. Если даже показалось, что пренебрежение влечениями и основанная на этом этика не принадлежит к существенному содержанию религии, то все же по своему происхождению они тесно с ней связаны. Тотемизм – первая известная нам форма религии – приносит с собой в качестве своей неотъемлемой составной части некоторое количество заповедей и запретов, означающих как раз отказ от влечений: в систему входит почитание тотема, включая запрет причинять ему вред и убивать, экзогамия, иначе говоря, отказ от вожделенных матерей и сестер из состава орды, предоставление равных прав всем членам союза братьев, то есть ограничение стремления к жестокому соперничеству между ними. В этих предписаниях нам следует видеть зачатки нравственной и эмоциональной организации. От нас не ускользнет, что в данном случае действуют два разных мотива. Оба первых запрета вполне соответствуют духу устраненного отца, они как бы продолжают его волю. Третий завет, устанавливающий равноправие в братском союзе, отступает от роли отца, что оправдано необходимостью продолжительное время сохранять новый, возникший после ликвидации отца порядок. В противном случае все вернулось бы вспять. В данной ситуации социальные запреты отличаются от остальных, которые, как мы вправе сказать, рождаются непосредственно из религиозных отношений.

В сокращенном варианте развития человеческой особи повторяются