«Хотелось бы сдать книгу еще на этой неделе…» – то есть сдать машинистке перепечатать.

Марине Ивановне приходится ограничивать себя определенным отрезком времени и составить книгу из стихов 1919–1925 годов. И на этот раз книга начинается стихотворением, посвященным Сергею Яковлевичу: «Писала я на аспидной доске…» – и заканчивается «Молвью». Она составляет из стихов стихотворные циклы, дает название стихам, которые ранее шли без названий. Ее смущают отдельные строки, строфы, слова в уже давно написанных, готовых стихах, даже пунктуацию она меняет, пытаясь добиться большей точности и выразительности.

И прочее, прочее… Любопытно – по отрывочным октябрьским записям из тетради Марины Ивановны можно проследить, как поселяется в ней тот внутренний редактор, о котором потом напишет Твардовский, тот самый внутренний редактор, который жил в каждом из нас, кто не желал допускать, чтобы казенное перо гуляло по страницам его книги, вымарывая, сокращая или вписывая за него, предпочитая это делать своей рукой! – самоцензуровать и самоудушать себя… И несмотря на великую свою неприязнь к веку, ко времени, в которое ей приходится существовать, на презрение свое к этому времени, на нежелание подчиняться его законам и суетности его быстротекущих дней, Марина Ивановна умеет все же по-деловому ориентироваться и в этом времени, и в этих днях! И этот внутренний редактор приступает к исполнению своих обязанностей уже тогда, в Голицыне зимой, когда Марина Ивановна получила свою книгу «После России» от Тагера и прочла ее заново, взглянув теперь на свои стихи с точки зрения возможности издать их здесь, в Москве. И не без издевки она говорила об этой своей книге, что та – совершенно негодная, в ней и есть только несколько «терпимых» – страниц.

Правда, это ей потом не помешает включить в один из первоначальных вариантов своего сборника 1940 года чуть ли не все стихи из этой книги. Поэт в ней побеждает, но иначе она и не смогла бы составить сборник.

Марина Ивановна с самого начала не верит, что книга ее стихов в Гослитиздате будет издана, но ей очень нужно, чтобы книга была издана, ей это крайне необходимо – книга поможет как-то узаконить ее положение в советском обществе и облегчит дальнейшее существование ее и сына, и она очень старается сделать книгу такой, чтобы она все же могла быть издана, чтобы была хотя бы видимость того, как надо.

Так, например, она думает, не замаскировать ли стихотворение «Бог», изменив название: «Очень хотелось бы стихи Бог (два последние). Что, если назвать Рок или Гермес (NB! Какая ерунда!) или Зевес?

Стихи к Пушкину: 1. Бич жандармов (NB! Не пойдет!)…»

Она писала раньше о стихах к Пушкину: «Страшно-резкие, страшно-вольные, ничего общего с канонизированным Пушкиным не имеющие, и все имеющие – обратное канону. Опасные стихи…

…они мой, поэта, единоличный вызов – лицемерам тогда и теперь…»

Она включает в свою книгу стихи «Бузина», помечая в скобках – «обкарнанная», ибо отлично понимает, что полностью не пройдет! И Аля, говоря о книге «Избранное», изданной в 1965 году, – «и у нас!..» А в тетради Марины Ивановны остаются лучшие строки, пророческие строки:

Но то, что для Марины Ивановны века болезнь, то для Сергея Яковлевича – единственный выход заплутавшегося в своей безысходности века и единственный выход для него самого! «Бузина багрова, багрова!» – его тянет в этот край, который бузина забрала в лапы, и это нечто вроде преступной страсти, которая в конечном итоге и приводит его на эшафот…

…Бузина меж тобой и мной…

Марина Ивановна уделяет особое внимание и особенно много работает над стихотворением, посвященным Сергею Яковлевичу:

Стихи эти были написаны в 1920 году, когда Сергей Яковлевич пропал без вести и был для Марины Ивановны недосягаем; теперь, в 1940-м, он тоже «пропал без вести» и тоже – недосягаем…

Теперь, в 1940-м, Марина Ивановна хочет изменить вторую строфу, она хочет ее усилить, и, по словам Али, в октябрьской тетради можно найти более сорока вариантов этой строфы.

И этими стихами: «Писала я на аспидной доске…» – она не только открывает свой сборник 1940 года, но и, желая подчеркнуть особое значение этих стихов, особое их место в книге, просит поместить их на отдельной странице, – о чем говорит ее пометка на беловой рукописи, сделанная красным карандашом: «NB! Это стихотворение прошу на отдельном листке».