речей. Поднявшись после одного из самых витиеватых и заумных выступлений м-ра Самнера, он сказал: «Господин Президент, все это, конечно, красиво и правильно, но мы все прекрасно знаем, что сенатор от Массачусетса целый месяц ежедневно репетировал эту речь перед зеркалом при свете свечи, которую держал его негр!»

Дуглас был над своими современниками — простыми людьми. Линкольн тоже отличался от них, но он являлся воплощением реальности хотя и скромных, но высоких стремлений, всего лучшего, чем они обладали. В Дугласе же было все — как хорошее, так и не очень. Стоя на трибуне, своей плавной речью, разумными доводами и его чудесный голос, который то гремел бурным водопадом, то шептал тихим ветерком, подчинял и завораживал его слушателей.

Непобедимый в своем штате, теперь он нашел достойного соперника. По всей стране люди начали спрашивать об этом «Достойном Эйби Линкольне», о котором ходило столько забавных историй — но в то же время, и о его несокрушимой логике, о его скромности, справедливости и прямоте, вызывавших уважение его политических оппонентов, о том, кто «без исключения» пользовался поддержкой многочисленной оппозиции в штате Иллинойс, от аболициониста Оуэна Лавджойса северных штатов, вплоть до «консервативных» старых вигов египетских графств, все еще веривших в божественную природу Рабства.

Те, кто не был свидетелем этого, никогда не поймут того ужаса, которое охватывал каждого жителя южного Иллинойса при словах «равноправие негров». Республиканские политики поддались ему. И публично, и на страницах своих газет они иногда вполне отчетливо говорили: «Нам нет дела до негров. Мы выступаем за изгнание их нашего штата. Мы выступаем против рабства на наших территориях только потому, что это проклятие для белого человека». М-р Линкольн никогда не опускался до этого уровня. Простым языком, спокойно и примирительным образом он убеждал своих простых слушателей, что в этом вопросе правда, а что вымысел — и что великая Декларация их отцов имела в виду то-то и то-то. И всегда — в чем он был сильнее всех — он так ясно доводил все до всеобщего понимания и настолько осторожно влиял на чувства людей, что его оппоненты сами соглашались, что их прежние вопли — «Аболиционист» и «Негропоклонник» просто глупы и бесполезны.

Его поражение — с весьма небольшим перевесом в количестве голосов — оказалось неявной победой. Дебаты сделали его национальным лидером. Исполнительные комитеты республиканцев других штатов публиковали стенографические отчеты о выступлениях Дугласа и Линкольна, последовательно, по мере их поступления. Они воспроизводили их такими, какими они были — без всяких комментариев, как самый убедительный аргумент в пользу их дела. Трудно вспомнить другого такого человека, столь щедро вознагражденного таким образом, как м-р Линкольн.

В Канзасе его речи приобрели неслыханную популярность — о них говорили все и повсюду. Молодые юристы, врачи и другие политики, обретшие здесь свою новую родину, цитировали его доводы в своих публичных выступлениях и воспринимали его как образец своей политической веры.

В конце осени 1859 года он посетил Территорию — в первый и последний раз. Чтобы увидеть и послушать его, с конгрессменом Маркусом Дж. Парроттом, А. Картером Уайлдером, впоследствии членом Палаты представителей и журналистом Генри Виллардом я отправился в Трой в графство Донифан. Красочным языком жителей пограничья, Трой был «городком» — возможно, даже, городом. Но, имея лишь обшарпанный корт-хауз, таверну и несколько хибар, он являлся городом только для того, кто искренне верил в это. Было очень холодно. Бурный ветер прерий сотрясал эти немыслимые постройки и, словно нож, терзал лица путешественников. Мистер Уайлдер очень замерз по дороге туда, а м-р Линкольн прибыл закутанный в бизоньи шкуры.

На небольшом дворике корт-хауза собралось менее сорока человек. Не было той магии огромного множества людей, так необходимое долговязому и несколько неуклюжему оратору, занявшему свое место за грубо сколоченным столом. Без особой жестикуляции, немного скованно, он начал — но не декламировать, а просто говорить. Самым обычным тоном беседы он рассказывал о проблемах вопроса о рабстве на территориях, языком обычного официанта штата Огайо или Нью-Йорка. Я подумал: «Если иллинойцы считают его великим человеком, они, должно быть, люди особенные».

Но по истечении 10-ти или 15-ти минут я был совершенно бессознательно и окончательно очарован ясностью и точностью его аргументов. Звено за звеном складывались в прочную, словно выкованную кузнецом цепь. Он сделал несколько утверждений, но только раз спросил: «Ну разве не так? Если вы признаете это, значит ход рассуждения был верным, не так ли? Дайте ему точку опоры, и его выводы будут неумолимы как смерть».

Его справедливость и откровенность были очень заметны. Он ничего не осмеивал, ничего не обшучивал и не искажал. Никоим образом не коверкая точки зрения м-ра Дугласа и его сторонников, он изложил ее точнее, чем это мог сделать любой из их приверженцев. Затем, очень скромно и вежливо, он спросил — насколько она разумна. Он был слишком добр, чтобы быть ожесточенным и слишком велик, чтобы просто злобствовать.

Разумеется, приводимые им примеры, были удачными и очень показательными. Он сделал общий обзор извилистого пути мнения демократов по вопросу о рабстве — от Томаса Джефферсона до Франклина Пирса. Всякий раз, когда он слышал, как кто-то заявляет о своей решимости неукоснительно придерживаться принципов Демократической партии, он напоминал ему, как он выразился о «небольшом инциденте» в штате Иллинойс. Один работавший на пашне парень спросил отца, в каком направлении он должен проложить новую борозду. Отец ответил: «Иди до тех пор, пока быки не окажутся на противоположном конце поля». Потом отец ушел, а парень приступил к делу. Но как только он начал, волы тоже пошли. Он следовал за ними, а они все шли и шли. Вместе с ними он обошел все поле и вернулся к исходной точке, закрутив круг вместо прямой линии!

Он выступление длилось час и еще три четверти часа. Без риторики, какого-либо изящества или особого красноречия, тем не менее, оно было очень увлекательным. Люди пограничья невероятно честны и считают, что высказаться имеют право все стороны. Поэтому после Линкольна слово взял пожилой джентльмен, бывший кентуккиец, самый крупный рабовладелец Территории. Он начал так:

— За всю свою жизнь я слышал всех самых выдающихся публичных ораторов — всех видных политиков прошлого и настоящего. И хотя я совершенно не согласен ни с одним высказанным в этой речи утверждением и намерен опровергнуть некоторые из них, я могу сказать, что это самая талантливая и разумная речь, какую я когда-либо слышал.

Я уже рассказывал ранее, обращая особое внимание на сообщения о том, что м-р