— 15-й Массачусетский, — ответила ему сотня голосов.

— Я тоже из Массачусетса, трижды ура нашему старому штату Пролива!

И, размахивая шляпой, генерал удалился, а солдаты трижды прокричали «Ура!» Враг удивленно смотрел на эту странную сцену, но спустя мгновение мощным залпом был жестоко отброшен назад.

Это выглядело потрясающе. Всякий раз, когда начинали палить пушки, его глаза вспыхивали. Он вынимал изо рта свои искусственные зубы, которые очень мешали ему во время жаркой битвы, и осторожно клал их в карман, затем, чтобы лучше видеть на расстоянии, передвигал очки на лоб, и уж потом, отдав подчиненным необходимые приказы, мчался в самую гущу боя.

Сотни солдат прекрасно знали по высокому росту, копне снежно-белых волос и открытому лицу этого замечательного старика, который летя сквозь огонь и дым на самом опасном участке и сметая словно коса траву всех, кто попадался ему на пути, кричал:

— Спокойнее, спокойнее! Не волнуйтесь! Послужите с мое, поймете, что это ерунда. Стойте твердо и помните о своем долге!

Не предпринимая ничего, чтобы добиться драматического эффекта, он просто проявлял тихий героизм, достойный самых ярких страниц истории. Однажды, совершенно неосознанно воспроизведя давнюю историческую сцену, он почти слово в слово повторил обращение Фридриха Великого к своим офицерам перед битвой под Лейтеном. Это произошло на кровавом поле Фэйр-Оукс вечером второго дня. Он командовал войсками, которым было необходимо преодолеть бурную речку. Но прежде чем все они собрались, мосты были разрушены. Затем его армия стала еще вдвое меньше, и Самнер с остатками трех разгромленных корпусами остался на милость всех сил противника.

В тот воскресный вечер, после того, как он отдал указания о принятии атаки, он послал за генералом Седжвиком — своим близким другом и самым доблестным солдатом:

— Седжвик, вы понимаете сложившуюся ситуацию. С рассветом враг, несомненно, атакует нас. Подкреплений не будет, он вполне в состоянии сломить и уничтожить нас. Но для страны мы не должны быть побежденными. Нам остается только одно — мы должны сражаться и умереть как мужчины! Скажите офицерам, что мы должны стоять до последнего человека — последнего! Возможно, мы больше не увидимся снова, прощайте, Седжвик.

Два суровых солдата пожали друг другу руки и расстались. Наступило утро, но враг, не зная, в каком мы критическом положении, не атаковал. Мосты были восстановлены, и жертва не состоялась. Но Самнер был из тех людей, которые всегда следуют своим решениям.

После этого он оставил свои старые позиции, и палатки его штаба были выдвинуты вперед. Они находились в радиусе действия батареи мятежников, и каждое утро генерал и его адъютанты просыпались под грохот выстрелов и визг падавших вокруг них ядер и снарядов — это длилось три часа подряд. Самнер просил разрешения захватить или отбросить назад вражескую батарею, но ему было отказано по той причине, что это может привести к полномасштабной битве. Он был вне себя от ярости. «Это самое большое унижение для меня за всю мою жизнь, — сказал он, — что мне приходится действовать по разрешению». Но Макклеллан упорствовал. Самнер получил приказ переместить штаб в безопасное место. Он стоял там две недели и, наконец, после второго приказа, отступил.

Это двухнедельное бесполезное стояние — яркое подтверждение одного из частых чудес войны — сколько железа и свинца может валиться на головы солдат и фактически не причинить им существенного вреда. За все время бомбардировки пострадали только два человека — хирург — слегка оцарапанный осколком влетевшего в палатку снаряда, и рядовой, спрятавшийся за лежащим бревном — он мгновенно умер от удара осколка, снесшего ему часть головы, но из остальных никто даже царапины не получил.

После Энтитема апологеты Макклеллана утверждали, что все его генералы были против возобновления атаки на второй день. Я спросил генерала Самнера, верно ли это. Он ответил — четко и раздельно: «Нет, сэр! Меня никто не выслушал, и я не по своей воле поступил так. Но лично я, безусловно, был за возобновление атаки. Да, это так, и хотя мы понесли большие потери, мы были полностью готовы в тот день, а если учесть, что за спиной противника была река, он потерпел бы сокрушительное поражение».

У Фредериксберга, согласно прямому приказу Бернсайда, во время битвы Самнер реку не переходил. Эта предосторожность спасла ему жизнь. Если бы он попал в это море огня, он никогда бы не вернулся, чтобы рассказать о том, что он видел. Но он был искренне огорчен этим запретом. Вечером того дня славных, но бесплодных усилий, он прохаживался перед Лейси-Хаусом, одной рукой обняв за шею своего сына, его лицо застыло в маске мук печали и тревоги, а глаза его, напряженно вглядывающиеся вдаль, упорно следили за каждым из прибывающих ординарцев.

Он был не только патриотом, но и очень амбициозным человеком. Однажды, услышав, как генерал Ховард заметил, что он не стремится к командованию корпусом, он воскликнул: «Генерал, вы меня удивляете. Я бы командовал всем миром, если бы мог!»

Его называли деспотом, но он очень любил своих солдат, особенно старых боевых товарищей. Один полковник рассказал мне смешную историю о том, как он просил его о 10-ти дневном отпуске, в то время как это было запрещено. Самнер решительно отказал ему. Но офицер уселся рядом с ним и начал рассказывать о кампании на Полуострове — битвах, в которых он участвовал — и все это под пристальным взглядом Самнера — и прошло немало времени, прежде чем генерал удовлетворил его просьбу. «Если бы он только дождался, — завершая свой рассказ, добавил полковник, — описания кое-чего, что я видел при Энтитеме, я уверен, что он дал бы мне двадцать дней, а не десять!»

Его общение с женщинами и детьми отличалось особой рыцарственностью и мягкостью. Он вернул к жизни старый идеал солдата — ужасного в бою, но с открытым и щедрым сердцем.

Со своим младшим сыном — капитаном его штаба — он был связан необычайно теплыми и дружескими отношениями. «Сэмми» сопровождал его повсюду. Будучи наедине, он, обнимая его, спрашивал его совета по самым простым вопросам. Это была очень трогательно — такое единение душ седого и закаленного войной ветерана и его ребенка — опоры в его старости.

Были и более великие капитаны, чем Самнер, но такие прекрасные солдаты и храбрые патриоты, как он. Слова, слетевшие с его холодеющих губ — «Да благословит Бог мою страну — Соединенные Штаты Америки», являлись девизом в его жизни. Пусть всегда зеленеет трава над ним!