не было шумом, потому что никакого шума не было, и это не было стимулом для каких-либо иных органов чувств или же чем-то, что она смогла бы назвать. Но стоило только открыть глаза, как стало ясно, что опасность совсем близко. Церера устроилась между кроватью и ближайшей стеной, ногами к двери. Проснувшись, она лежала лицом к кровати, с головы до ног укрытая одеялом, защищающим от холода, так что даже вблизи ее можно было принять просто за кучу тряпья.

Прямо за кроватью, высоко в стене, маячило окошко, едва достигавшее восемнадцати дюймов в длину и фута в ширину. Но, несмотря на узость проема, сквозь него протискивался какой-то человек. Две руки ухватились за раму, а за ними последовали голова и плечи. Церере казалось невероятным, что он сможет пролезть в такую щель, ничего себе не сломав и не вывихнув, но она не услышала ни хруста, ни каких-либо стонов от усилий или неудобства. Скорей это было похоже на то, будто тело у него было либо бескостным, как у червя, либо же те кости, которыми он обладал, были мягкими и гибкими, как у некоторых рыб. Оконная рама в какой-то момент сдавила его, но как только он освободился от нее, его тело вновь расширилось. Теперь был виден его обнаженный торс, свисающий к полу, тогда как мышцы у него продолжали надуваться и сокращаться, медленно втягивая остальную часть его тела в комнату. От пупка и ниже он был абсолютно гладким, так что только лицо и верхняя часть туловища давали хоть какой-то намек на его пол.

Но незваный гость не упал, даже когда сила тяготения явно должна была возобладать над его весом. Вместо этого тело словно прилипло к стене, так что он прильнул, опустив голову, к сухой раскрашенной глиняной обмазке. Его взгляд метнулся к кровати, но к тому времени Церера уже узнала его, узнала с того самого момента, как только увидела эти длинные пальцы, вцепившиеся в оконную раму, – Баако, да не Баако. Глаза у него были зеленовато-черными, как поверхность заросшего тиной пруда, и переместились с передней части лица на бока головы. Рот растянулся так, что уголки губ наполовину заехали на щеки, а зубы, обнажившиеся в этой ухмылке, оказались длинными и желтыми, и десны настолько отслоились от зубов, что показались корни. Пришелец не выказал никакого удивления, застав в постели одну только Ими. Во всяком случае, эта ужасная ухмылка стала еще шире, и его внимание сосредоточилось исключительно на девчушке, когда он бесшумно соскользнул на пол, прежде чем встать рядом с ней, растопырив пальцы правой руки – из которых на глазах у Цереры уже выдвинулись длинные ногти, готовые хватать и пронзать.

В этот момент она сбросила с себя одеяло, держа меч наготове в правой руке. Баако, или же существо, принявшее его облик, приостановило атаку и впервые издало звук, похожий на предостерегающее и негодующее змеиное шипение, которому вторил другой свист, когда меч Цереры метнулся в воздухе всего в нескольких дюймах над лицом Ими и отсек эти длинные пальцы-стилеты по костяшкам. Шипение Баако перешло в испуганный вой, разбудив Ими, которая немедленно отползла от него, свалившись с кровати и бухнувшись на пол рядом с Церерой.

С изуродованной конечности Баако капала иссиня-черная кровь, а обрубки пальцев на ней пузырились и дымились. Он попытался резануть Цереру когтями неповрежденной левой руки, но это был не более чем защитный ход, предназначенный для того, чтобы удержать ее и ее сталь на расстоянии, – Баако уже пятился, ища пути к отступлению. Его левая рука становилась все длиннее и длиннее, увеличившись вдвое по сравнению с прежней длиной, когда он потянулся к оконной раме, чтобы ухватиться за нее, но Церера запрыгнула на кровать и хрястнула мечом по этой руке, отрубив ее чуть ниже локтя. Баако снова взвыл, когда в дверь спальни забарабанили чьи-то кулаки; хоть и дважды раненый, он по-прежнему был опасен. Смирившись с тем, что отступление уже невозможно, он решил, что если ему и суждено умереть, то не в одиночестве. Лже-Баако прыгнул, разинув рот и готовый зубами прогрызть себе путь сквозь лицо Цереры. Он был быстр – так быстр, что в мгновение ока его челюсти оказались всего в дюйме от носа Цереры, а его влажное дыхание коснулось ее кожи.

Но это было и все, чего ему удалось достичь, и вдох его при этом оказался последним. Меч Цереры погрузился по самую рукоять, пронзив ему сердце. Когда он испустил дух, все признаки Баако отпали, как сброшенная змеей кожа, обнажив фейри под ними. Напоследок в этих хищных глазах на миг вспыхнул бледный огонек. Сначала Церере показалось, что она видит в них собственное отражение, но возникшее перед ней лицо, хотя и женское, не было ее собственным. Оно было старше, умней, смертоносней – еще одна призрачная сила, на миг вселившаяся в обреченного фейри, чтобы глянуть на его убийцу. А затем, столь же быстро, как и появилось, лицо исчезло, а вместе с ним ушли и остатки жизни фейри. Церера ослабила хватку на рукояти меча, и враг рухнул на простыни, уронив голову на подушку.

Дверь спальни с треском распахнулась внутрь, и Лесник влетел в комнату вслед за ней, сопровождаемый Табаси и его сгрудившимся позади воинами. Ими бросилась к своему отцу, который поручил ее заботам двух своих людей, все еще опасаясь существа на кровати.

– Всё в порядке, – объявил Лесник. – Он мертв.

А потом обратил свое внимание на Цереру.

– Я тоже в порядке, – сказала она ему.

Но глаза ее были устремлены не на Лесника, а на мертвого фейри. Она все-таки сделала это.

«И сделала бы это снова – ради Ими, ради любого ребенка!»

Кончиком своего топора Лесник подобрал с трупа серо-черную оболочку, отдаленно напоминающую пропавшего юношу.

– Оно было похоже на Баако, – сказала Церера, – до самого конца.

– Подменыш, – объяснил Лесник, – отправленный убить Ими.

Табаси осмотрел темную кучку на лезвии топора.

– Теперь мы знаем, что Баако у них, – продолжал Лесник, – и что он жив. Иначе подменыш не смог бы принять его облик. Фейри не способны имитировать мертвых.

– Но оставят ли они его в живых после этого? – спросил Табаси.

– Так от него будет больше пользы. Хорошо это или плохо, но он все еще молод – тоже ребенок, хоть и почти мужчина.

– Значит, они будут питаться моим сыном?

– Он сильный, как его мать и отец. Он выдюжит.

– Только вот как долго?

– Если повезет, – отозвался Лесник, – то до тех пор,