умирающие лапы конвульсивно взрывают снег, как прозрачная слюна, мгновенно превращаясь в лёд, вытекает из пасти.

«Плевать на Химмельнов».

А потом они снова шли, и сквозь сон ему казалось, что он чувствует мертвенный холод, и тяжесть охотницы на плече, и боль – ладони после того, как он тащил её вверх, саднили… Но он знал, что это сон, и одновременно с ним чувствовал мягкость диванных подушек и тепло пледа, слышал треск углей в камине…

Потом ему показалось, что он слышит, как охотница спустилась к нему, как ходила рядом, и тихо позвякивали то ли льдинки в Стуже, то ли подвеска у неё на шее.

Серебряная птица расправила крылья и полетела – не над Стужей, над Химмельборгом, и он, раскинув руки, полетел за ней.

Миновал бурые крыши квартала торговцев, приземистые – Храмового квартала, расчерченный на зелёные квадраты Зверосад, и наконец полетел над Сердцем города… где дальше, впереди, парил лёгкой бирюзовой дымкой Дворцовый парк. Эрик хотел полететь туда, но что-то настойчиво звало его снижаться, и он покорился с ощущением неизбежности, какая бывает только во сне.

Ниже, ниже… Он узнал особняк, к которому приближался.

Веллеси. Старинная благородная семья… Их младший сын, Гуддре, спускал немало родительских денег на девок и балы.

Во всяком случае, так полагали в свете.

Стром был одним из немногих, кто знал истину.

Его ноги мягко коснулись мостовой. Во сне он летал во плоти, и это было прекрасно и тревожаще одновременно. Улица, обычно оживлённая даже поздним вечером, была сейчас пуста. Мягкий свет валовых фонарей плавал, дробясь, в лужах – недавно прошёл дождь.

Стром медленно шёл по улице в сторону особняка Веллеси, когда из ближайшего переулка вышел человек в сером. Не высокий, не низкий – такого не заметишь в толпе, но здесь, посреди безлюдной улицы, он бросался в глаза.

Всей кожей Эрик чувствовал исходящую от него угрозу. Гнев, боль – сильные, болезненные чувства – сплетались в этом человеке воедино. Эрик Стром почувствовал исходящий от него запах безумия – тяжёлый, как от земли после дождя.

Он хотел отступить, но ноги будто сами собой несли его вслед за незнакомцем.

Тот уже взошёл на порог дома Веллеси. Обычно там, у массивных колонн, украшенных у подножия статуями слуг Снежной девы, стояли охранители – днём и ночью… Но сейчас не было никого.

Серый человек легко отомкнул замок, и тяжёлые старинные двери бесшумно открылись перед ним.

Эрик Стром, уже очень давно ничего и никого не боявшийся, вошёл под тёмные своды коридора, дрожа. Он хотел догнать серого человека, сорвать с него капюшон. Ему казалось: если заставить того показать лицо, он мигом лишится своей зловещей силы.

Но что-то заставляло его всё время оставаться на шаг позади. Он мог только следовать – и наблюдать.

Уверенно и быстро серый человек прошёл главный коридор, свернул в боковой, ведущий к покоям Гуддре. Стром был там всего однажды, но хорошо помнил дорогу.

Он понял, почувствовал, что именно происходит – вот-вот произойдёт – но ничего не мог поделать. Сон растекался по полу особняка лёгкой сизой дымкой, цеплялся за его сапоги, карабкался вверх по полам плаща, забивал глаза, рот, ноздри.

Он стряхивал его с себя, ускорял шаг – всё тщетно. Эрик Стром переступил порог кабинета молодого Веллеси в тот самый миг, когда серый человек встал перед юношей.

Гуддре, сидевший за столом, рассеянно поднял взгляд от бумаг. Глаза у него были прекрасные, яркие и чистые, и в них светились искренность и ум, какие Стром нечасто встречал в людях, запросто вхожих в дворцовый парк.

Увидев человека в сером, он недоумённо наморщил лоб, а потом улыбнулся – растерянно, по-детски. Решил, что это розыгрыш? Не знал, чем ещё, кроме улыбки, встретить такую нелепую, напрасную, несправедливую смерть?

Человек в сером ударил.

Стром закричал… и проснулся.

В комнате было тихо. Ни человека в сером, ни Сорты. Камин потух, и от приоткрытого окна тянуло прохладой. Пахло сырой листвой. Недавно прошёл дождь… Эрик вспомнил лужи из сна, покрывшие ямки в брусчатке на улицах Сердца Химмельборга.

Там, во сне, тоже шёл дождь.

Он сел на диване и почувствовал, что всё ещё дрожит. Сердце колотилось, будто он только что и в самом деле летел над городом – а потом, превозмогая неведомое, преследовал зловещего убийцу.

Он вспомнил детский, растерянный взгляд Гуддре Веллеси. Из всех юных отпрысков диннских семей, поставивших на кон и свою репутацию, и судьбу рода ради призрачной мечты о новой, свободной Кьертании – и это при том, что им и в старой жилось лучше прочих – этот нравился Строму больше других.

«Я не романтик, господин Стром, – сказал тот как-то, улыбаясь смущённо и просто. – Я не жду ничего для себя. Более того, я совершенно не уверен, что моя судьба в новом мире, о котором вы говорите, будет хорошей. И всё же я хочу его, этого нового мира. Быть счастливым в старом я всё равно не умею. Слишком высока цена. Я не желаю больше платить её… Лучше буду несчастным – зато положу свой кирпичик в строительство нового, более справедливого мира».

Гуддре Веллеси был романтиком.

Эрик вспомнил его детскую улыбку и серую тень, нависшую над ним, – сбросил плед и стал одеваться.

Это был только сон – всего лишь сон… Но он должен был убедиться. Всё равно теперь ему вряд ли удалось бы уснуть.

Он бросил взгляд наверх, уже стоя на пороге. Почему-то ему захотелось вдруг подняться к Сорте – не будить её, только послушать тихое дыхание в темноте. Внутри шевельнулось дурное предчувствие.

Уже через несколько минут его автомеханика направилась к Сердцу города.

Унельм. Следопыт

Двенадцатый месяц 724 г. от начала Стужи

Унельм не мог спать.

Устройство Магнуса было не чета привычной хаарьей жёлчи.

Он чувствовал присутствие Строма, на котором закрепил «следопыта», пожав ему руку – не зря, не зря он так долго осваивал ремесло фокусника – в этом Ульм убедился в который раз… чувствовал его постоянно, как будто теперь Стром был от него неотделим. Словно крюк, вонзившийся в кожу… который властно тянул его за собой, не давая ни секунды отдыха.

Это сложно было бы описать словами, спроси его кто, но Ульм чётко чувствовал направление и расстояние, отделявшее его от Строма. И, так как он неплохо успел изучить Химмельборг и отлично чувствовал пространство, он почти всегда мог сказать, где именно – с точностью до района или даже улицы