– Вопросы… – немного откашлявшись, хрипло, словно опытный алкоголик, прошептал Роберт, и я, побоявшись, что огненное пламя из его рта заденет меня и тоже опьянит, продолжала молчать, затаив дыхание. – Спрашивай, что там тебе не давало спокойно спать в больнице, заставив взрослую умную женщину лезть с десятого этажа по пожарной лестнице.

– Вопросов много. Нужно было записывать… – снова попыталась разрядить обстановку я, смотря, как Роберт разом осушил полулитровую бутылку газировки, и, нахмурившись, продолжила: – Ты почему-то изначально решил, что Роман Усачев – не мой отец. Конечно, впоследствии он и вправду оказался еще тем придурком, но… В чем причина? Его судимость? У кого в нашей стране ее нет? У единиц… К тому же ты не знал, что за изнасилование малолетней, так что…

– Потому что я знаю, кто твои настоящие родители! – перебил мой словесный поток мужчина, наливая себе новую порцию алкоголя. – Когда ты только вышла из моего кабинета после собеседования, я сразу начал искать информацию о тебе и вышел на Егора и Карину Мышка. Они живут себе припеваючи в Петербурге.

– Мои родители… живы? – хрипло прошептала я, хватаясь за бокал, но, не в силах повторить подвиг Шаворского, только немного пригубила сладкое вино и тут же спросила: – Почему ты не сказал?

– Я могу сказать тебе их адрес и номер телефона. Могу даже лично отвезти! Но… Зачем, если им это не нужно? – с долей сожаления сказал он, и я вдруг поняла, что он точно знает, что я им не нужна, а значит, спрашивал. Господи… Неужели он сделал это ради меня? – Есть еще вопросы?

– Что насчет прослушки под секретарским столом? В смысле, неужели Каролина каждый раз сидела там и держала карандаш в зубах? – спустя целую вечность все же сказала я, решив не заострять внимание на родителях. Ничего внутри не кольнуло, не сжалось и не заставило меня, унижаясь, просить встречи с ними. Значит, тема закрыта. Навсегда.

– Запись велась на то устройство, что ты нашла в ящике, ну, а карандаш был запасным вариантом, как говориться, на всякий пожарный. Просмотрев записи на камере наблюдения, мои люди заметили странность. Каждый раз, как у меня было личное время, Каролина ныряла под стол, якобы что-то уронив, и проводила там какое-то время. Это было так редко, что никто не обращал на это никакого внимания, как и на то, что она выносила конкурентам запись со всеми переговорами. Это происходило тоже не каждый день, поэтому из-за внезапного увольнения и аннулирования пропуска просто не смогла забрать свое устройство, – деловито поведал мне мужчина, попивая коньяк, будто это была какая-то свежая прохладная водичка в засушливый день.

– Хорошо, допустим… Но Артем… Зачем ему убивать меня? Даже если он работал на конкурентов, то мог бы просто организовать… – растерянно протараторила я, будучи снова перебитой уже не совсем трезвым Робертом:

– Хочешь что-то сделать хорошо – сделай это сам! На допросе Артем признался, что три года назад работал под другим именем наемным киллером в Париже. Что ты так смотришь? Я бы тоже никогда не подумал… Но соответствующее образование в этой области у него, оказывается, тоже есть. Ха! Если можно назвать это "образованием" – школа идеально обученных по всем фронтам, бездушных, но чертовски умных убийц. Не зря ему впаяли пожизненное, – закинув ноги на диван и поудобнее устраивая руки на спинке, сказал мне мужчина. – К тому же только он мог заметить скрытую зависть Вероники к Татьяне и ее непреодолимое желание обладать всем, что есть у подруги: от сумки и одежды до мужчины и квартиры. Вот она и билась головой о землю, только бы угодить "любимому". В какой-то степени мне даже жаль, что она разделит участь Артема, но слишком уж много эта девчонка нарушила законов. Помогать в ее освобождении я не буду, даже не проси.

В голове болезненно всплыли слова Паши, что моя вузовская подруга теперь вечность станет гнить в тюрьме, и я искренне посочувствовала ее загубленной судьбе. Уточнять у мужчины детали суда и спрашивать, действительно ли он купил его, не хотелось… Не хотелось в очередной раз испытывать на прочность свое сердце, пока от него остался хотя бы каркас. Тем не менее надрывные эмоции в рассказе Роберта о бывшем друге и Веронике давали надежду на его непричастность. Я, как никто, понимала мужчину и разделяла его скорбь по утраченным близким людям и такому хрупкому доверию ко всему живому. Прошлого не воротишь, как и давно загубленной детской наивности, по которой я буду искренне скучать.

– Роберт… Может, это и не совсем уместный вопрос, но все же, кто полоснул тебя ножом три года назад? Это ведь как-то связано с твоим отцом? – решив воспользоваться открытостью мужчины, я задала самый волнующий меня вопрос, ожидая, отвергнет он меня или ответит.

– "Privat", – равнодушно заявил мужчина немного нечетким голосом, с трудом сосредоточив взгляд на моем лице и продолжив: – Немцы всегда были нашими главными конкурентами. Но только три года назад папа заключил одну неправильную сделку… Если бы отец и сын Шаворские погибли тогда, то "Privat" спокойно прибрали "ZoMalia" к рукам. Сегодняшний день не просто очередной корпоратив, это начало новой эры, мышка! Мне удалось размазать немцев и после двенадцати ночи они абсолютно бесправные, безработные и ничего не стоящие людишки. Больше никто не пойдет у них на поводу, даже за деньги, которых у тех больше нет.

– Тебе удалось отомстить за отца… – немного грустно констатировала я, а затем поймала себя на мысли, что снова начинаю медленно менять свое решение в отношении мужчины напротив. Нет! Этого просто нельзя было допустить! – Самое главное я узнала… что же… Тогда я пошла. Пока и удачного полета!

Резко вскочив с места, я быстро просеменила к выходу и не заметила, как осталась без туфли. Пришлось выдохнуть и все же вернуться обратно, дабы не идти босиком. Тяжелый взгляд мужчины так и напрашивался на мой ответный контакт, но я отчаянно хотела уйти от него сегодня свободной и не попасть под очередное минутное обаяние.

––

*сакс – старый германский большой боевой нож, вспомогательное оружие ближнего боя. Имеет один из самых опасных острых клинков.

– Это все? Ты пришла только для того, чтобы задать эти вопросы? – тихий голос мужчины с нотками беспросветной обреченности волной прошелся по продрогшей спине. Я, услышав какие-то незнакомые мне ранее эмоции в его голосе, все же посмотрела на него, скорее на автомате, и замерла. Роберт больше не лежал, а сидел ровно, откинувшись на диване и исподлобья рассматривая мое сконфуженное лицо. Его ноздри тяжело раздувались, а тело двигалось в такт тяжелому и неровному дыханию: – А я думал ждать от тебя вопросов: "А ты меня любишь?", "Как ты видишь наше будущее?", "Ты обещаешь измениться?" У тебя на самом деле нет больше никаких вопросов? Ты просто… уйдешь?

– Есть! – внезапно спохватилась я, сделав два неуверенных шага в сторону мужчины, и замерла в зоне недосягаемости – на расстоянии вытянутой руки. – Мне тут сказали, что ты оформил на меня завещание и доверенность на компанию. Зачем, Роберт? Я… не понимаю.

Секунда раздумий, мучительного разглядывания пустого стакана – и Шаворский тихо отчеканил, будто это было чем-то обычным и естественным, но в тоже время тяжело произносимым для него и туго доходящим до меня: