бы отказаться от мясного: жри целый день, а между едой не работай, а готовь пищу. Неплохое оправдание своего существования придумали травоядные — весь день занят и полнокровно прожит.

Об этом своём отношении Терехов ничего не сказал, но так выразительно подумал, что чуткий к тонким энергиям шаман прочёл его мысли.

— Правда, у нас кухня соответствующая, — сказал он. — Но приготовлена с любовью и особой энергией братства. Она соединяет, ибо поглощается вместе с пищей.

Андрей представил себе братско-сестринское застолье с хороводами, мантрами, заклинаниями, и аппетит пропал, но любопытство взглянуть на шаманскую компанию перевесило.

Правда, на стане у них особого движения во второй половине дня не наблюдалось, хотя поднимались три дыма — от костра, над чумом и над установленной палаткой. Однако в течение дня к боярину трижды прибегали его подручные: ряженый Иван-царевич, один бородатый присный в цивильном костюме и сарафанная, утеплённая шалью женщина с фонендоскопом, очаровательная Лагута, которая советовала Терехову поставить атлант. Эта последняя не подозревала, что за ней могут наблюдать в оптику, вставила в уши рожки прибора и послушала выпуклую грудную клетку шамана. Тот вроде бы противился, но женской воле подчинился и задрал рубаху, поглядывая в сторону Терехова.

Все приходящие почему-то испуганно таращились в сторону Андрея, получали какие-то инструкции и уносились лёгкой рысью. После каждого такого посещения шаман мрачнел, и это хорошо было видно в теодолит. Присные чем-то расстраивали добровольного помощника, и на скомороха с женщиной он даже ругался, потрясая руками и не подозревая, что за ним наблюдают.

Вскоре на стане возникла ещё одна палатка, где тоже затопили печь: готовились стоять на плато, сколько потребуется, и ждать. Солидные поленницы дров у запасливых туристов оказались на верхних багажниках джипов, укрытые от непогоды плёнкой.

Тем временем у костра хлопотала одна и та же женщина, хотя, по подсчётам Терехова, их было шесть или семь: если исключить трёх жён, то всё равно со значительным перебором относительно числа мужчин. Правда, были они какие-то заторможенные, сидели на войлоке, поджав ноги, или бродили по лагерю, помогая мужчинам ставить большую армейскую палатку. Шаман возил за собой бабье царство и приехал покорять самую строптивую из женщин — воплощённый дух плато Укок.

Однако увидеть воочию всю эту команду не удалось: едва Терехов с Мешковым приблизились к лагерю, как даже эти редкие его обитатели куда-то незаметно рассосались. Осталась лишь женщина лет под сорок, что накрывала стол на две персоны, и уже знакомый красноштанный Петрушка, видно служащий при боярине потешником. Вчера вечером Андрей толком его не рассмотрел, но сейчас заметил, что рожица у него сказочная, смешная, но более из-за рта до ушей, стрижки «под горшок» и шапки с отворотами. И ещё выделялся крупный выпирающий кадык на тонкой птичьей шее. Эта его мультяшная физиономия, скорее всего, и определила судьбу шута. Кто-то ему сказал, будто он похож на скомороха, и парень поверил.

Он опять кричал голосом весёлого зазывалы, дескать, здесь рады гостю дорогому, широко улыбался, махал длинными рукавами, однако глаза при этом оставались пугливыми и холодными. Даже когда поливал на руки горячей водой и подавал полотенце. Первым усадил на складной стульчик гостя и только потом своего боярина, назвав его кормильцем и сопроводив шутовским присловьем, мол, один с сошкой — семеро с ложкой. Но шутил он как-то нелепо и вымороченно, должно быть, и в самом деле страдал от простудной температуры после ночного купания.

Мягкая в движениях и очень женственная подавальщица выставила на походный столик горячий котелок с варевом, разложила в две походных миски и удалилась в чум, а спустя минуту исчез и потешник.

Нравы в этой команде были какие-то странные, более напоминающие Восток. Ещё будучи курсантом, Терехов как-то раз попал на обед к прапорщику Асманову и впервые столкнулся с мусульманскими обычаями. Жена у него была единственная, но накрыла вот так же стол на двоих, а сама встала на колени возле мужа и так стояла, потупив глазки. Если ему что-то требовалось, вскакивала, приносила и становилась в прежнюю позу. У Андрея кусок в рот не полез, а прапорщик, ещё тогда советский и политически грамотный, это заметил и сказал очень просто:

— Ты ешь давай. Обычай у нас такой.

Мешков тоже заметил некоторое его смущение и ситуацию прояснил совершенно иначе.

— Нет, мы живём по исконной славянской традиции, — будто мысли угадал. — Даже более того, древней традиции. И вкушаем пищу сообща, как и полагается. За столом все равны, кормилец во главе. Потом послеобеденный отдых. Но мои домочадцы попросили дозволения не присутствовать, и я их отпустил.

Вероятно, боярин распустил жён и прислугу, потому как не дождались кормильца с работы и успели поесть ещё раз после обеда.

— У них по графику послеобеденный сон? — понимающе поинтересовался Терехов, намекая на распущенность холопов. — В вегетарианцы записаться, что ли...

Ответ прозвучал не сразу и был неожиданным.

— Они сегодня вообще не ели.

— Это ещё почему?

— Довольно другой пищи, — спокойно объяснил шаман. — Они не выдерживают энергии, которая от вас исходит. Вероятно, уже догадались...

Андрей почему-то вспомнил Палёну, заставившую его выбросить сапоги из кунга и вымыть ноги.

— И какая же это энергия? — спросил он, вороша в миске варево, напоминающее овощное рагу.

— Вам бы позавидовал всякий шаман, — заявил Мешков. — Это совокупная энергия духов земли. И я знаю, где вы напитались ею.

Он намекал на чертоги, Ланду и её картины.

— Но я ничего не ощущаю, — признался Андрей и отхлебнул первую ложку блюда. — По-моему, вы преувеличиваете.

— Верю своим присным, — невозмутимо сказал боярин. — И своим глазам. Ещё вчера Макута вернулась от вас с тошнотой и головными болями. Утром слёг Иван-царевич. Оба контактировали с вами. Потом уже все остальные...

— Похмельный синдром?

— Очень похожее состояние. Только вызывается не спиртным, а переизбытком энергии. В малых дозах действует во благо, в больших становится ядом... Я сам целый день ощущаю определённое воздействие. А вы и не должны её чувствовать, как всякий богатырь собственную мощь. Ему кажется, что все это могут.

— Скоро вы убедите меня, что я тоже шаман! — с ухмылкой сказал Терехов.

И мимоходом оценил вегетарианскую кухню: что уж там намешали, неведомо, но перцу и специй всыпали в самый раз, поэтому было остро и вкусно.

— Вы теперь великий шаман, перед которым я готов преклониться, — внезапно заявил Мешков, не притрагиваясь к пище и не поднимая бровей, как жена прапорщика Асманова.

Андрей положил деревянную ложку.

— Слушайте... Герман Григорьевич, — он с трудом вспомнил его имя, ибо мысленно называл шаманом. — Надоело мне придуриваться. Между нами мужиками говоря... Какие энергии и шаманы? Видел их на Ямале. Но ведь они же ненцы! Эвенки. Говорят, и у алтайцев есть... Откуда у нас-то завелись?