– Хоть что-то он хорошее сделал, – улыбнулась она уголками губ.

Мысль, что их свел Шер-Хан с раскосыми бутылочными глазами, ее как-то не порадовала.

Марина передернулась и начала лихорадочно болтать, выплескивая на Сергея массу ненужной информации о гастролях, концертах и закулисных интригах, но он вдруг прервал ее простым жестом, просто положив свою ладонь на ее руку:

– Чего ты так волнуешься?

– Я?

– Ну не я же! Точнее, я тоже волнуюсь. Но ты больше.

Марина с любопытством на него посмотрела и аккуратно вытянула свою руку из-под его.

– А ты почему волнуешься? – спросила она.

Сергей неопределенно пожал плечами и полез за сигаретами.

– Что значит – почему? – буркнул он. – Потому. Мы вообще, по идее, не должны общаться, ты же – потерпевшая, и еще… того…

– Чего – того?

– Звезда. А я кто? Простой мент, и перспектив маловато, и я понимаю, что надо бы делать следующий шаг, только мне и прикоснуться к тебе страшно…

– А ты не бойся, – тихо сказала Марина.

И положила свою руку поверх его.

Они еще долго гуляли по Москве, целовались на виду у прохожих, и все это казалось Марине невероятно романтичным.

В голове крутились пресловутые римские каникулы, которые устроила себе красавица принцесса, только вот каникулы были не римскими, а московскими, к тому же рядом был совсем не Грегори Пек…

Но Марина находила Сергея довольно привлекательным, да и какая, в сущности, разница?

Может звезда позволить себе легкий каприз?!

Сергей решительно потащил ее к себе.

Жил он в ведомственном общежитии, куда теоретически не пускали посторонних, но, пошептавшись с дежурной, Сергей протащил стеснявшуюся Марину наверх, вытолкал из комнаты соседа и решительно приступил к делу.

И если поначалу она еще хотела сделать вид, что совсем не такая и на первом же свидании не готова к чему-то подобному, то, когда они сели на продавленную кровать, оказалось, что очень даже готова, да и какое имеет значение, первое свидание или уже второе?

Никакого.

Целоваться, сидя на кровати, которая проваливалась под двумя телами так, что колени оказывались слишком высоко, было невероятно неудобно.

Марина и не заметила, как они стали целоваться лежа.

Тонкая кофточка почему-то стала невероятно колючей и тяжелой, и она, не отрываясь от Сергея, стянула ее…

Его кровать была застлана синим армейским одеялом с тремя полосками.

Колючая шерсть неприятно царапала кожу.

Лежа под Сергеем, ни на минуту не прекращавшем ее тискать, Марина вдруг осознала, что уже совсем голая.

Мент Сергей Чуприна оказался совершенно обыкновенным мужиком.

И эта его обыкновенность вдруг представилась ей невероятно сексуальной!

Уже давно ее окружали исключительно «необыкновенные люди» – таланты и знаменитости, натуры утонченные, творческие, гордящиеся собственной значимостью и непохожестью на других.

Представители сильной половины человечества в этой среде так стремились быть «не такими», что часто заходили слишком далеко, утрачивая внешние половые признаки, отчего было совершенно непонятно: мужчины они или женщины?

И питались они чем-то неземным, вроде фуа-гра, или тех же перепелов, или вальдшнепов, которые Марина так и не попробовала на давешнем приеме, и одевались исключительно в брендовые вещи…

А тут…

Наверняка мент Серега ел жареную без затей картошку, таскал джинсы с рынка, зато уж в в женщинах толк знал!

Даже тело у него было обыкновенным – ничего общего с картинной красивостью артистов-атлетов.

Но это обыкновенное тело творило с ней нечто необыкновенное…

Впервые за несколько месяцев Марина почувствовала, что с ней занимаются любовью.

Именно любовью, а не сексом.

И оказалось, что это очень важно, когда ты просто чувствуешь, как рядом в унисон бьется еще одно сердце…

Она почти не спала эту ночь, слушая, как похрапывает Сергей, и думала, думала.

Ей хотелось остаться в этой крохотной комнате надолго.

Но потом она пришла к выводу, что ей придется все объяснять, и объяснять многое. Например, что она живет в съемной квартире, которую оплачивает Ашот, и до сих пор не имеет даже прописки – только регистрацию. И что у нее до сих пор нет машины, клипов, а зарплата с концерта не больше сотни долларов…

Но самое ужасное, что объяснять придется многое другое.

Например, Ашота, от которого она никогда не избавится.

Иначе…

Что будет «иначе», она не придумала.

Да и ночь почти кончилась.

Ночь кончилась, а вместе с ней – и право на сказку.

Марина встала, стараясь не разбудить Сергея, собрала с пола разбросанную одежду.

Натянув джинсы и кофточку, она подошла к зеркалу, оклеенному по краям синей изолентой, и посмотрела на себя.

Звезда.

Одри Хепберн.

Принцесса, которая возвращается во дворец.

Ей захотелось сделать что-то красивое, как в клипе одной прибалтийской звезды. Нарисовать сердечко губной помадой. Оставить прощальную записку. Или даже несколько стодолларовых купюр…

Вот только денег не было.

Она порылась в сумке, вынула помаду и даже занесла руку над зеркалом, чтобы нарисовать сердечко, но потом застыла.

Ей вдруг стало холодно в этой душной комнате.

«Ничего ты ему не сможешь объяснить, – хихикнул вдруг внутренний голос, у которого почему-то были Ленкины интонации. – Как ты докажешь ему, что спишь с Ашотом только по необходимости, а с Петечкой – из деловых соображений? А Сережа непременно узнает, потому что ты – дура, и врать не умеешь. Он же мент, и, кажется, неплохой. Рано или поздно он выведает твои самые страшные секретики! Так что лучше уходи прямо сейчас, по-английски. Тогда ничего объяснять не придется».

– Нет, – прошептала Марина. – Я не могу.

«Можешь. Ты же сама придумала себе биографию. Сказку. И ему соврала. А хорошо продуманное вранье – это уже легенда. А чего ты еще ждала? Счастливой жизни? Хеппи-энд, а потом титры? А что потом? Ты в халатике и бигудях жаришь картошку для своего раскабаневшего ментяры в этой самой комнате, потому что жилье еще не дали и не факт, что когда-нибудь дадут. На завтрак яичница, на обед – макароны по-флотски, а ужинать будешь одна, потому что он на работе, а ты гадаешь: в засаде ли он или в сауне с какой-нибудь шалавой? По лавкам трое детей, а в телевизоре – красивая жизнь, которую ты упустила. Хочешь так?»

– Оставь меня в покое, – приказала она.

Голос хихикнул и захлебнулся.