Егор притащился следом, сел за барную стойку и небрежно поинтересовался:

– Кому ты все время звонишь?

– Что?

– Я говорю: кому ты все время звонишь?

– Ивану, – буркнула она.

– Какому еще Ивану?

– Ну, этому… моему лысику. Он хочет, чтобы я вернулась. На любых условиях. Я подумала – так будет лучше для всех.

– Для всех?

– Ну, хорошо, – раздраженно произнесла Рокси. – Не для всех. Для меня. Но ты ведь знал, что в наших отношениях нет будущего…

Фраза снова сверкнула фальшивостью бутылочного стекла. Рокси замолчала, Егор тоже не произнес ни слова, пока она наконец не взмолилась:

– Ну скажи что-нибудь!

– Что я должен сказать?

– Не знаю. Скажи, что я сволочь!

Но Егор молчал.

Постояв несколько минут рядом, Рокси махнула рукой и ушла в спальню.

Через десять минут хлопнула входная дверь.

Из окна было видно, как он идет к машине. Глядя на Егора из-за тюлевой занавески, Рокси подумала: чувствовал ли он что-то к ней – привязанность… любовь?

«Обернись, – подумала она. – Если тебе не все равно – обернись!»

Боталов, не стесняясь, хохотал на весь зал, отчего посетители ресторана нервно вздрагивали и оборачивались.

Егор сидел с кислым лицом, ожидая, пока у отца не пройдет приступ смеха.

– Замечательно, – с трудом произнес Александр. – Хотя этого и следовало ожидать. Не доведут тебя до добра эти знакомства. А я ведь предупреждал…

Егор ковырял вилкой рыбину и хмуро смотрел в тарелку.

Отвечать отцу было нечего.

Ну, да, предупреждал, не одобрял и всякое такое…

Вернувшись домой после работы, он не обнаружил там ни Рокси, ни ее вещей. И даже прощальной записки в духе любовных мелодрам не было. Только от подушки пахло горькими духами…

Естественно, Егору было не все равно.

Спать после разрыва с Рокси он не мог.

Глодала обида и неприятное ощущение, вроде того, которое еще недавно мучило ее – обиженную, брошенную на произвол судьбы и растерянную от неизвестности. Сейчас Егор испытывал нечто подобное. В его жизни, стабильной, налаженной и защищенной от всяческих невзгод километровой броней, Рокси была одним из надежных элементов, стабильных и верных, как крепежный трос, удерживающий альпиниста на опасной скале.

Он не верил, что между ними может возникнуть что-то настоящее, но, чего греха таить, Рокси ему нравилась, а в иные моменты – даже опьяняла, но чаще ее присутствие просто придавало ему бодрости, воодушевляло. И сейчас, когда от нее остался только запах духов, Егор вдруг почувствовал себя одиноким и никому не нужным.

Поделиться своими печалями было не с кем.

Верный Димка умчался на гастроли. Впрочем, он и сам не мог забыть о Рокси, что не позволило Егору броситься к нему с откровениями. Единственным, кто показался заслуживающим доверия, был отец.

Боталов выслушал сына без особого почтения к его личной жизни.

Более того, узнав о возвращении Рокси к ее лысику, долго хохотал. Посетители заведения оглядывались на них, а официанты, вышколенные, с прямыми спинами, стояли столбом, не проявляя к разговору видимого интереса.

Ресторан «Мнемозина» был из «правильных».

Абы кто сюда не ходил, и даже «светские львы» захаживали редко. Поужинать в этом закрытом для простых смертных заведении могли только очень богатые люди, коих в Москве было не так много, как простым смертным представлялось.

И дело было не в цене.

Что цена? Подумаешь…

Дрянное пойло, выдаваемое за кофе в Шереметьево, стоило немногим дешевле натуральной арабики в приличном заведении, так что в Москве цена не гарантировала качества.

«Мнемозина» принадлежала Боталову.

Здесь, в тихой и уютной атмосфере, решались серьезные вопросы его заезжих и московских партнеров.

Заезжие предпочитали мясо, москвичи – форель и семгу.

Почему-то всегда получалось именно так.

С немногими посетителями Александр и Егор здоровались на ходу, причем Боталов заметил, что уже не Егора воспринимают как «сына Боталова». Большинство говорили об Александре как об «отце Черского».

– Я не понимаю, почему тебя так забавляют проблемы в моей личной жизни, – зло сказал Егор.

Столовое серебро, казалось, отражало взвинченное настроение сына, а хрусталь жалобно тренькал, застывая от бесконечного холода.

Боталов сделал глубокий вдох, подавил желание сказать Егору, что тот снова плохо выглядит, и беспечно заявил:

– Да потому что это вовсе не проблемы. Подумаешь, велика важность, певичка от него ушла! Все они шалавы, и бабы, и мужики. Я тебе так скажу: не фиг общаться с этими полупидорами. Все они одним миром мазаны, за копейку лягут и ноги раздвинут. Рокси твоя, Димка или вон Инкин балерун в этом отношении ничем не отличаются друг от друга.

Инниного чемпиона мира Боталов называл исключительно балеруном, не давая ни единого шанса на иную интерпретацию. Прощать «бывшую» не хотелось, особенно в свете того, что ее карьера, как ни странно, шла в гору.

– И что мне, по-твоему, надо делать? Сидеть в квартире в одиночестве и… тунца лососить? – ядовито поинтересовался Егор. – У меня все контакты исключительно в среде этих, как ты изящно выразился, полупидоров.

– Жениться тебе надо, барин! Глядишь – поумнеешь.

– Ну, вот ты два раза женился. И что? Поумнел? И на ком мне жениться?

Боталов вытащил из нагрудного кармана сигару, по-простецки отгрыз от нее кончик и прикурил от зажженной свечи, отмахнувшись от назойливо протягивающего зажигалку официанта.

Затянувшись, Боталов закашлялся и раздраженно сунул сигару в пепельницу.

– Все никак не привыкну, – пожаловался он. – Хочется иной раз, как прынцу, сесть, вытянуть ноги и закурить… И не получается, хоть ты тресни. Вот что значит – пролетарское происхождение.

– Это атавизм.

– Что – атавизм?

– Твое пролетарское происхождение, – пояснил Егор. Боталов скривился.

– Атавизм или нет, а жениться тебе надо на девушке из своих. То есть из хорошей семьи, с образованием, капиталом за душой, а не на певичке, которую половина богатых торгашей поимела…

– Ой, только не это, – ужаснулся Егор. – Не надо мне дочек твоих бизнес-партнеров. Это же ужас какой-то, а не бабы! Я лучше в метро спущусь – по слухам, все нормальные девчонки там.

– Так, помолчи на отца! – рассвирепел Боталов. – Папа знает, папа пожил! Тебе о будущем надо думать. Опять же, дети пойдут… У меня в твоем возрасте уже ты был.