уже подмочит тряпичное сиденье. Остров тонул, оказавшись не укоренённым, плавучим, и Пётр Алексеевич тонул вместе с ним.

Неподалёку в резиновой лодке возился Цукатов, устанавливая деревянную скамью, снятую для удобства ночлега. Через дутый борт с выразительным осуждением поглядывал на расшалившиеся воды Брос. Пётр Алексеевич торопливо подтянул на ляжки отвороты болотников, встал, опираясь на подлокотник стула, – вода доходила почти до колена – и огляделся. Пал Палыч на плоскодонке, куда уже были загружены рюкзаки, собирал расставленные с вечера утиные чучела.

– Пал Палыч, что не разбудили? – удивился Пётр Алексеевич.

– А бесполезно, – откликнулся Пал Палыч. – Мне Геня ночью нашептал – нынче ня будет на зорьке проку. Первый раз, старый, явился – тяперь, с им, дело пойдёт.

– Во сне, что ли, явился? – Пётр Алексеевич поднял из воды стул и принялся складывать на весу.

– Нет, я ня спал – так поговорили. – В дальнейшие разъяснения Пал Палыч вдаваться не стал.

Пётр Алексеевич снял висящее на суку ружьё – прикладом оно едва не доставало до воды, – закинул за спину и осторожно двинулся к профессору, перед каждым шагом ощупывая ногой то, что ночью было островом, а утром стало дном, – помнил про зыбучие ямы.

– Стойте на месте, Пётр Ляксеич, – остановил его Пал Палыч, – ня то провалитесь. Я подгрябу.

«Атлантида! – окидывая взором обнажившийся простор, думал Пётр Алексеевич. – Земля-призрак…» События, происходившие с ним иной раз на здешних озёрах и в лесах, впоследствии зачастую представлялись сном или историей, которую он знал с чужих слов, – вот и теперь определённо выходил тот самый случай.

Вдали на чистой воде виднелся табунок уток в соседстве с двумя белоснежными лебедями.

– Ну, хоть птицу увидели, – сказал Цукатов. – Уже не обидно.

Пал Палыч подогнал лодку и забрал Петра Алексеевича на борт, как дед Мазай зайца.

Высоко в небе с многоголосым гомоном прошёл большой гусиный клин. Пока Пал Палыч с Петром Алексеевичем проверяли сетки и выпутывали севшую за ночь рыбу, профессор на резинке ходил вдоль камыша в надежде спугнуть затаившуюся утку. Повезло – поднял стайку крякв и дублетом сбил селезня. Настроение поднялось – стрелка поздравили с почином и погребли к заводи, где бросили машину.

Как ни странно, все чувствовали себя довольно бодро, будто провели ночь на перинах, а не на зябком ветерке.

– Позавтракаем и на Оршанку двинем, – на подъезде к Новоржеву сообщил Пал Палыч. – Один кто-нибудь на лодке от Мештока по реке вниз пойдёт, а другой на машине у моста в Болоково встретит. – И добавил весомо: – На Оршанке сейчас утка сидит – Геня нашептал.

– А кто на лодке? – уточнил профессор.

– Ты, – без спора уступил Пётр Алексеевич. – Я наохотился.

Он и вправду был полон впечатлений от ночи у костра и затонувшего острова – есть к чему в себе прислушаться.

Цукатов моргнул и умиротворённо поинтересовался:

– По дороге, в Гускино – так, кажется, деревня называлась – стадо большое паслось. Это чьи коровы, Пал Палыч? Фермерские?

– А колхозные, – откликнулся Пал Палыч. – У нас, в Гускино, колхоз по сю пору живой. И стадо, и техника, и поля – всё есть. Прядседатель дельный – Коля. С им вот какой случай вышел. Его в августе колхозная корова покатала – завалила и давай рогами возить. Рябро сломала. А после выяснилось – рябро воткнувши в лёгкое. Вызвали «скорую», отправили в Пушгоры – у нас в Новоржеве, в больнице, нет хирургии. В Пушгорах, значит, ляжит. – Пал Палыч придвинулся вперёд, ухватившись рукой за спинку водительского сиденья. – Сам мне рассказывал: «день ляжу – никто ня подошёл, ни медсястра, ни врач. Второй день ляжу – опять никто ня подошёл. А лучше-то ня становится». На третий день врач приходит: «ну, что будем делать?» А он, Коля, уже приготовил пятитысячную и ему – ать – в руку. Тот сразу: «так, отправляем в Псков, в областную». Там только, посмотрев, и сказали, что рябро воткнувши в лёгкое. – Пал Палыч скорбно вздохнул. – Это ж сколько надо здоровья иметь, чтобы этак лечиться…

Когда подкатили к дому, время было уже не раннее – двенадцатый час. У Нины к приезду мужа и гостей на плите уже скворчала яичница и выпускала из-под крышки латки струйки пара тушёная картошка со свининой. На столе – сало, колбаса, соленья и маринады. Тут же – трёхлитровая банка закатанного по весне берёзового сока, куда хозяйка добавляла щепоть лимонной кислоты и бросала веточку смородины с ароматными почками.

– Всей добычи? – удивилась Нина на селезня. – Ну, опардонились, охотнички!

Завтракали обстоятельно – проголодались. Пал Палыч балагурил, Пётр Алексеевич и Цукатов внимали, хлопочущая во дворе и в доме по хозяйству Нина то и дело появлялась в дверях кухни – стояла тихо, прислонясь к косяку, слушала.

– Там столько озёр, а техники нет, ня проехать, – переходил к описанию окрестностей Пал Палыч, стоило жене показаться в дверном проёме. – Это туда, на Лобно. – Вытянутая рука указывала предположительно в сторону Бежаницкой возвышенности. – Озеро за озером – вся зямля в яминах. Гора, а в ямине озеро, гора – опять озеро. – Ладонь хозяина чертила в воздухе волну. – Красиво. И всё заросши бурьяном и кустам – интяресное место. Жаль нет такой машины, чтоб вроде вяздехода, а то бы показал. Я там ходил с товарищем – он оттуда родом, всё знает – мне нравилось. И наплевать на мясо, на рыбу или на бобров – мне этого вообще ня надо. Мне само место… Запомнилось.

Как только Нина отходила от дверей, Пал Палыч заводил другую песню:

– Так в жизни заведёно, что женщины всё ставят на одну карту. И маются – на ту аль нет… А ну как карта ня сыграет? Ня той масти окажется, ня козы́рная. Где же козы́рных на всех найдёшь? Понимаете? Им есть за что болеть душой. – Пал Палыч откусывал кусок от ломтя хлеба с колбасой и, вытягивая губы, прихлёбывал из блюдца горячий чай – как здесь говорили «сёркал». – Но молча тярпеть они ня любят – ня у всех хватает гордости. И начинается вот это самое: «нам надо поговорить» и всё такое. А я ня возражаю: надо – говори. Раз без того тябе никак – без выяснений этих, без слёз, без ссоры, без скандала. Она кричит: «Скотина! Всю мою молодость сгубил!» Это к примеру – про скотину, – пояснял Пал Палыч. – По-разному называют – кто как. А что такого, интяресно, ты можешь с её молодостью сделать? Но спрашивать няльзя. Ни в коем случае! Спросил – пропал. Без препирательств надо. Пусть голосит одна – скорее