двусмысленного. Вопросы без ответов или ответы с бесчисленными оговорками. Недосказанность – отличительная черта поэзии Адамовича, отмеченная когда-то Зинаидой Гиппиус. Но одно дело – поэзия, а другое – критика и публицистика, в пределы которой вторгается здесь Адамович. И у того, кто читал французскую книгу Адамовича, написанную им в период его советофильства, неизбежно возникает, в связи с последней главой его русской книги, множество вопросов к нему.

Об Адамовиче часто говорят как об ученике Иннокентия Анненского. Его критические этюды сравнивают с “Книгами отражений” Анненского. Возможно, что свой импрессионизм Адамович заимствовал у Анненского. Анненский – вершина русской импрессионистической критики. У него много художнических прозрений, но много и спорного, и неверного. Но это был вообще период преобладания импрессионизма в критике. После выучки у формалистов – даже если их взглядов целиком не принимать и не разделять – такой субъективный импрессионизм нас уже не удовлетворяет. В критике Адамовича нет ни теоретической “базы”, ни исторического кругозора. И к тому же Адамович все-таки не Анненский!» (Струве Глеб. Об Адамовиче-критике: По поводу книги «Одиночество и свобода» // Грани. 1957. 34–35. С. 365–369).

Статья Г. Струве вызвала ответные реплики с возражениями и обвинениями в несправедливости и передержках: Терапиано Ю. «Грани», книга 34–35. Часть литературная // Русская мысль. 1958. 5 апреля. 1195. С. 4–5; Элькан А. Нечто о критике // Русская мысль. 1958. 22 апреля. 1202. С. 5.

Еще раньше статьи, которую отказались печатать парижские газеты, была опубликована книга Глеба Струве «Русская литература в изгнании», в которой имя Адамовича встречалось буквально через страницу и тоже далеко не всегда одобрительно. В нескольких откликах на нее речь вновь шла об Адамовиче. В частности, Роман Гуль, еще более несправедливо громя ценную книгу Струве, счел нужным заступиться за «Одиночество и свободу»: «Книга – интересная, как все, что пишет Адамович. С ним можно (и на мой взгляд должно!) во многом не соглашаться, но в писаниях Адамовича о литературе есть та бесспорная ценность, что это его, Адамовича, “домэны”, это его право говорить о литературе, здесь он у себя дома, потому что он человек искусства» (Гуль Роман. О книге Глеба Струве // Новое русское слово. 1956. 2 декабря. 15863. С. 8).

Книга бурно обсуждалась не только в печати. Илья Троцкий опубликовал подробный отчет о собеседовании в нью-йоркском Русском литературном кружке, состоявшемся 15 февраля 1956 года и посвященном книге Адамовича «Одиночество и свобода»: «Председательствовавший на собрании Тартак набрасывает литературный портрет автора. В его оценке Г. Адамович не только поэт, но и единственный по оригинальности и убедительности критик Зарубежья. Этому легко найти подтверждение в его произведении “Одиночество и свобода”. Георгию Адамовичу чужд формализм. Он чуток к плоти и форме того, что попадает в поле его анализа <…>

Г. Я. Аронсон расходится с Тартаком в оценке творчества Г. Адамовича и в анализе его последнего произведения.

– Ошибается тот, – говорит он, – кто примет статьи, собранные в книге “Одиночество и свобода”, за историко-литературное исследование. Адамович остается верен себе, своему импрессионистскому методу. В его книге собраны не столько характеристики творчества, опыты анализа, сколько воспоминания о писателях. Он скорее эссеист, чем литературовед. Он не аналитик явлений литературы. Его реакции больше эмоционального, чем литературно-критического характера. И хотя Адамович является автором спорного утверждения, будто “профессиональные критики плелись в хвосте культуры и творчества”, тем не менее будущий историк высоко расценит его вклад в русскую литературу.

Упрекает Г. Аронсон Адамовича и в том, что смело ставя проблемы, он уклоняется от их разрешения.

В этом, по мнению докладчика, следует искать причину того, почему Адамович, при его исключительных дарованиях, не стал “властителем дум” своего поколения.

Владимир Варшавский с большой взволнованностью выступает в защиту ведущей роли Адамовича в зарубежной литературе.

– Для незамеченного поколения он служил наставником, вдохновителем. За Адамовичем шли в самом главном. Это было определенное, хотя и трудноопределимое представление о том, чем была и чем должна быть русская литература. От бесед с ним рождалось странное волнение, предчувствие возможности содружества и братства. Вот почему “молодых” к нему влекло. Утверждение Адамовича, что русская литература 19 века была как будто новым взрывом сил, вошедших в мир с христианством, явилась нашим откровением. В том, что он научил “молодых” такому подходу к искусству – величайшая его заслуга.

Зарубежная литература и особенно творчество Г. Адамовича встретили совершенно иную оценку литературоведов из среды новой эмиграции.

Глеб Глинка, признавая талантливость автора “Одиночества и свободы” и его тонкое ощущение литературных явлений, ставит ему на вид глубочайший и беспросветный провинциализм в самой постановке вопросов, связанных с зарубежной литературой.

– Пришло время, – подчеркивает Глинка, – когда наша зарубежная литература должна окончательно преодолеть столь характерную для Адамовича сладкую боль своего эмигрантского самосознания. Беда не в оторванности от родины, а в том, что мы уж давно эмигрировали из нашей собственной молодости в возраст более почтенный и более тягостный. Новых эмигрантов трудно увлечь романтикой сожаления и одиночества. Нашей литературе не нужны стоны и жалобы на одиночество и незамеченность целых поколений.

Профессор П. Ершов тоже не скрывает заметного разочарования зарубежной литературой. С великим благоговением люди его поколения «там» мечтали заглянуть в честный мир эмиграции, приобщиться к духовному горению Запада, где творили Бунин, Куприн, Зайцев, где владели умами Ходасевич, Адамович, Георгий Иванов. Но вот мечты сбылись. Встреча произошла. Началось жадное знакомство с достижениями зарубежной литературы. И на этом этапе Георгий Адамович оказался ведущей фигурой. Время шло. Первоначальная жажда была утолена.

– Мы думали, что за границей занимаются изучением художественного творчества. Действительность, однако, убеждает в обратном. Говоря о зарубежной литературе, вспоминается меткая оценка, данная некогда А. П. Чеховым по поводу творчества некоего литературного новичка: “Немолодо, суховато, скучновато, но… талантливо”.

Автор “Одиночества и свободы” лишен чувства прошлого. Критик должен быть одновременно и историком литературы. Меж тем, этот элемент отсутствует в творчестве Адамовича.

В прениях участвовали Осип Дымов, А. Биек, Н. Максимов, С. Леонидов, белорусский литературовед А. Адамович и И. Троцкий» (Троцкий Илья. Проблемы зарубежной литературы // Новое русское слово. 1956. 22 февраля. 15579. С. 3).

Одиночество и свобода

В качестве введения в окончательную книжную редакцию вошел значительно переработанный текст статьи «О литературе в эмиграции» (Современные записки. 1932. 50. С. 327–339), которая в свою очередь была

значительно переработанным вариантом одноименной газетной статьи (Последние новости. 1931. 11 июня. 3732. С. 2; 25 июня. 3739. С. 2).

…на одном из бесчисленных парижских диспутов… учиться у Фадеева… – Возможно, Адамович имеет в виду вечер устной рецензии, устроенный в марте