Не знаю. Просто пытаюсь выбросит посторонние мысли, как он учил, и радоваться жизни здесь и сейчас — ведь здесь и сейчас мы вместе, и не существует больше ничего вокруг.

— Спасибо, что показал мне это чудо! — шепчу тихо, боясь нарушить волшебство, которым полнится это место. Всего лишь лет двадцать назад здесь был пустырь, голое пепелище после гибели предыдущего Замка пурпурной розы. Как быстро исцелилась земля! Сколько доброй магии пропитало ее, чтобы выросла такая красота.

— «Спасибом» не отделаешься! — коварно проговорил огненный маг мне в самое ухо, подкравшись.

Я не успела опомниться, как оказалась прижатой спиной к тонкому искривленному стволу персикового дерева, к его еще прохладной и влажной после ночи черной коре. Хрупкие ветви дрогнули и словно зазвенели розовыми лепестками над нашими головами — укрыли чудесным пологом от любых чужих глаз, от целого мира.

— Теперь моя очередь, Маэлин! Предлагаю на тех же условиях, чтоб честно. Как там было вчера? Ага… Стой смирно, не шевелись и молчи!

— П-погоди! Это что значит — не шевелись и молчи?! — я встрепенулась и уперлась ладонями ему в грудь. — Ты что собрался делать?!

— Как что? Справедливость восстанавливать. Для этого и увел тебя подальше — с аллеи нас видно точно не будет, не беспокойся. После вчерашнего издевательства я заслужил компенсацию, не находишь? Или что — тебе можно, а мне нет? Какая ты несправедливая и вредная, Ледышка! — выговаривал мне огненный маг с детски-обиженным выражением лица, потихоньку подгребая меня к себе поближе.

— Я не вредная! Я… предусмотрительная! — запальчиво возразила я. — Знаю тебя — вот так вот пойдешь навстречу… исключительно ради восстановления справедливости… а потом не успеешь оглянуться, как окажешься в траве и опоздаешь на Турнир!

Морвин улыбнулся шире, все больше напоминая кота, который подбирается к сметане. Пространства для побега между нашими телами уже практически не осталось.

— Что ты, Ледышка! В траве сейчас мокро и грязно. Я бы с тобой ни за что так не поступил! Я бы тебя заботливо отнес к себе, в теплую постельку.

Я вспыхнула и не нашлась с ответом. Отвела взгляд. Это было уже слишком.

Он смотрел на меня пару мгновений пристально, а потом вздохнул, взял в ладонь мои озябшие пальцы и осторожно их поцеловал, ничего больше не говоря и не торопя. Знает, гад, чем меня взять. Нежностью.

— Ну ладно, ладно! — сдалась я. — Но у меня будут дополнительные условия ко вчерашнему! — поспешно добавила, как только увидела огоньки энтузиазма, мигом загоревшиеся в его взгляде. Нужно срочно себя обезопасить! Во избежание.

— Я весь внимание. И какие?

— Так и быть, постою молча и шевелиться не буду, как ты вчера… но никаких чтоб поцелуев! А то знаю я тебя, мигом забудешь про все условия.

— Договорились, — нехотя согласился Морвин. — Но предупреждаю, сама же и пожалеешь. Еще что?

— Еще… — я смутилась, но продолжила. — Во-вторых, строго запрещается трогать участки тела, закрытые одеждой!

Вот это я очень предусмотрительное правило придумала. Получается, ему и остается только меня за ручку подержать или по щечке погладить. В крайнем случае, за ухо подергать. А это я как-нибудь переживу без остановки сердца.

Морвин закатил глаза, показывая, что он думает обо всех этих моих правилах.

— В-третьих, — разошлась я, воодушевленная. — Ничего не расстегивать, не снимать, не отрывать от одежды… и не отрезать… и… и не делай, не делай такое разочарованное лицо! Я знаю, ты давно покушаешься на длину моих замечательных платьев! Что еще…

— Небо, Маэлин! Неужели будет еще в-четвертых, в-десятых и в-стотысячных?!

— А что мне прикажешь делать?! Я же должна предусмотреть все, что тебе может подсказать твоя извращенная фантазия!

Морвин издевательски фыркнул.

— Тебе надо было идти в законники учиться! Глупости, Ледышка, можешь дальше не ломать мозги.

— Это почему еще?!

— Потому что у тебя-то не такая извращенная фантазия, как у меня! Ты все равно не предусмотришь всего. Что-нибудь да придумаю, — он издевательски подмигнул.

Но прежде, чем я, вспыхнув, решила было окончательно, что это плохая идея — поддаваться на его провокации, он поспешно добавил:

— Шучу, шучу! Иди-ка лучше сюда! Снова мерзнешь.

Легко приподняв за талию, он снова поставил меня босыми заледеневшими ногами на ступни своих ног. Поделился теплом своего тела.

Туше.

— Так и быть, твоя взяла! Понадеюсь на твою совесть. Вдруг она все-таки притаилась где-то в недрах твоего организма, хотя с виду и не скажешь, — смирилась я и закрыла глаза.

И мир уплыл куда-то за горизонт. Тьма за прикрытыми веками не была абсолютной — пронизанная солнечными лучами, трепещущими тенями ветвей, она казалась тонкой пеленой, наброшенной на мои глаза, чтобы спрятаться от окружающего мира и не думать больше ни о чем, кроме обнимающих меня рук и мужчины рядом.

Вдруг понимаю, что это на самом деле была отличная идея. Потому что хотя вчера мои пальцы утолили голод после стольких лет жесткой тактильной диеты — но я вся от такого долгого сидения под панцирем голодна не меньше. Моя кожа так же жаждет прикосновений, а каждая клетка просто кричит о том, что ей тоже это нужно как воздух — его тепло, его нежность, его руки и губы.

Прерывистый выдох рядом.

— Знаешь, Маэлин… когда я думаю, что никто, кроме меня, не касался даже твоей руки… держаться очень трудно. Но ради тебя я держусь. Так что не бойся ничего рядом со мной! И все же не смогу бороться с искушением — хотя бы маленькую сладкую месть за вчерашнее я заслужил. Так что стой смирно, Маэлин — и не вздумай шевелиться! — чтобы остатки моего самоконтроля не полетели в пропасть. Я помню о твоих правилах. Но они тебе не помогут.

Дрожь по телу. Дрожь предвкушения.

Горячая рука уверенно берет мое левое запястье

— Что там было первое? Ага, ладонь.

Начинаю очень и очень быстро согреваться, когда чувствительной кожи на ладони касается сначала его жаркое дыхание. Кто, ну кто, спрашивается, меня вчера надоумил линии на его ладони пересчитывать?! Вот он теперь тоже пересчитывает. И обводит. Языком.

Пульс на запястье прижигает колючим и терпким поцелуем.

Двигается дальше и выше — до мурашек, до нестерпимого желания обнять и прижаться всем телом, забыть обо всех и всяческих правилах! Но я тоже держусь. Нельзя ведь, чтобы у меня оказалось меньше силы воли, чем у него.

Останавливается на самой границе, где плечо чуть прикрыто тонкой тканью короткого рукава. Едва ощутимо прихватывает кружево зубами, тянет и тут же отпускает — прежде, чем у меня появится основание заявить о нарушении.

Прокладывает дорожку жарких, нетерпеливых поцелуев вдоль линии моего декольте. Ах, и как я могла забыть! Я же только губы запрещала целовать. Зацелованные, поцарапанные отросшей за ночь щетиной ключицы и слегка прикусанная шея были мне заслуженной карой за такую забывчивость.