ударил дядю в лицо – и толкнул к фальшборту. Обливаясь кровью, дядя шагнул спиной вперед, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и повалился в море.

Герда тяжко вздохнула и просела. Двое с топорами выскочили из трюма, увидели меня в крови, с резцом в руках, огляделись в поисках дяди…

В шлюпке кто-то завопил – заругался, и послышались крики: «Уходим!» Взвизгнули снасти, заревели, распускаясь, сразу все паруса. Громилы прыгнули за борт, а я, поскальзываясь в лужах крови и воды, кинулся в трюм…

Вода стояла выше колена. В мутных водоворотах я не различал пробоин. Казалось, что все дно вскрыто.

Откачивать? Даже будь здесь насосы, для такого нужна целая команда. Закрывать, заделывать раны? Чем?!

Герда дышала со стоном, поднимались и опускались переборки. Я взбежал на палубу, кинулся к носовой фигуре, прижался щекой к бушприту:

– Уходим. Я помогу.

Шлюпка отступала к берегу, пенила воду веслами – бестолково, панически, но уже далеко. Зато в том месте, где повалился в воду дядя, закипал будто гейзер. Оттуда спиралью расходились волны, а ветер все крепчал, и Герде пришлось убрать часть парусов. Она оседала, высокое кормовое ограждение поднималось над водой, а бушприт, наоборот, опускался все ниже. Перехлестывали волны через палубу. Носовая фигура то и дело погружалась в воду, а когда выныривала – капли срывались с деревянного лица; нас догонял шторм, каких я прежде не видел. Как будто дядюшка на прощанье посылал нам с Гердой привет.

Я намотал на запястье веревку и прыгнул за борт. Открыл глаза; веревка была обвита уже вокруг щупальца. Оборотничество лечит, я снова перекинулся здоровым, крепким молодым спрутом. А иначе у меня не хватило бы сил сделать то, что я должен был сделать.

Я увидел снизу через мутную воду – днище было прорублено в трех местах. Я пожалел, что не убил тех громил их же топорами. Впрочем, я их запомнил, а у спрута долгая память; восемью руками я обнял Герду, и поднял так высоко, как только мог.

Шторм пытался отнять ее у меня, опрокинуть и окончательно потопить. Я вспомнил подростковые эротические сны – корабль и спрут, обвивающий судно тентаклями; я бы посмеялся, но спруты не смеются. Вот почему тот сон так плохо заканчивался – это был сон о смерти.

«Переходи», – мысленно просил я Герду. Мы удалились от гавани, она могла уйти в нейтральные воды в любой момент. А если этого не делала – значит, проломанный борт, прорубленное днище и поврежденный такелаж не давали ей шансов.

Еще два или три таких чудовищных вала – и переходить будет некому.

«Переходи!»

Она выскользнула из моих щупалец. Я завертелся и не увидел корабля, только бешеный шторм вокруг и черноту вместо неба. Я понял, что она, наверное, уже там, во внутреннем море, а я один и здесь, она перешла за грань, но забрать меня не сумела…

…Или не пожелала?!

Меня накрыло волной, я сделал усилие в последний раз, чтобы поднять лицо над поверхностью и точно убедиться, что остался один. Но когда я вынырнул – грохот шторма оборвался.

Я был в другом пространстве. От тишины звенело в ушах. Вода едва покачивалась, гладкая, будто масло. Над морем поднималась луна. И…

И в отдалении – слишком далеко – тонула Герда, теперь совсем тонула, едва виднелась корма над водой и верхушка грот-мачты.

«Держись».

Я добрался до нее, когда и корма скрылась, и воронка на месте затонувшего корабля могла утопить даже спрута. Я вцепился в нее и потащил наверх, но она была уже частью моря.

«Герда…»

Не знаю, чья была это воля, моя или ее, скорее всего, мы оба постарались. Но вдруг я понял, что обнимаю девушку в мокром свадебном платье. Раненую. Без сознания.

Я поднял ее голову над водой. Она схватила воздух, закашлялась, задышала. Увидела меня. Я испугался, что по-прежнему спрут и это ее расстроит. Но почти сразу понял, что щупалец больше нет, я держу ее на руках.

«Вот мы и выбрались», – хотел я сказать, но губы онемели. Герда через силу улыбнулась, улыбка была похожа на оскал. Я огляделся – ровный океан, ни огонька, ни движения, огромная луна, и мы вдвоем посреди водной пустыни. Легкие облачка крови в воде, темные на фоне свадебного платья, таяли, поглощенные океаном, и сразу появлялись – и таяли – другие.

Она закрыла глаза.

– Эй, – просипел я, – не спи. – Сейчас я обернусь… кем-нибудь, дельфином, черепахой… Вывезу тебя… Подожди!

И понял: там, под нами, на дне, свалка загубленных талантов. Место, куда мы приплыли. Куда я ее привел.

– Герда!

Луна была позади меня, и сначала я просто увидел тень на воде. Колоссальную тень при лунном свете, накрывшую, кажется, весь океан. Герда вздрогнула, открыла глаза и посмотрела мне за спину, и даже в темноте я увидел, как расширились ее зрачки.

Лучше утонуть, чем посмотреть сейчас назад. Так страшно, как в эту минуту, мне никогда не было. Я не понимал, что происходит…

И посмотрел.

Он был, как башня, и его мачты доставали до звезд. И бесконечные паруса его белели, освещая темноту, прямые паруса, полные спокойного ветра. Ни на палубе, ни на мачтах не было ни души, и сам он едва касался воды – он летел, обнажив борта почти до самого киля. А на его носу вокруг форштевня, и на бортах мерцала вязь из символов и букв, строчки, отдельные слова, которые проступали друг через друга и путались, будто шла трансляция многослойного объемного текста.

Я испугался, что не найду на борту имени, которое дал ему. А потом увидел.

«Микель», – было написано на его борту. «Форнеус», – было написано рядом.

Эпилог

«Убийство Леона Надира оказалось мистификацией, которую устроил сам же юный миллиардер. В полиции проводится разбирательство, шутнику грозит административная ответственность и штраф, впрочем, ничтожный в сравнении с его доходами…»

Микель разбирал библиотеку. На месте идеального порядка царил теперь разгром; со стороны могло показаться, что Микель снимает книги с полок и укладывает одну за другой в картонные ящики, на самом деле он стремительно перепаковывал огромные массивы информации, образов, смыслов. Полки пустели слишком быстро, зато ящики, словно бездонные, все никак не могли насытиться, и во всем пространстве библиотеки висело напряжение – как пелена, как гул, будто сгустившийся страх. Я и не думал раньше, что книги умеют нервничать и бояться.

– Мне нужно, просто необходимо туда вернуться! Мои дела не закончены!

– Закончены, Леон. – Он уложил в картонный ящик последние три