то же самое, что и я. Увы, никаких правил поведения в подобной ситуации не существует. И никакой блестящей стратегии тоже нет и быть не может.

– Сейчас я уверена лишь в том, что никому не дам добраться до наших картофелин, – признает она. – Схожу за ними, потом прикинем варианты, ладно?

Я примирительно поднимаю руки.

– Разве я могу сказать нет, когда запахло картошкой!

Мейсили пожимает плечами и скрывается в зарослях. Я иду вдоль обрыва, прикидывая, смогу ли спуститься и дойти до генератора. Нечаянно задеваю ногой рыжеватый камешек, слушаю, когда он достигнет скалистой площадки. Долго он падает, слишком долго. Мне никогда туда не добраться. Отхожу от пропасти и плюхаюсь на землю, расстраиваясь из-за еще одного провального плана.

Вдруг камешек перелетает через край и, подпрыгивая, замирает возле меня.

Удивленный его возвращением, я задумываюсь. Может, кто-то бросил его снизу? Вряд ли. Я вскакиваю, хватаю ближайший камень и швыряю в генератор. Не долетев пары ярдов до машины, он неожиданно отскакивает, повторяя свою траекторию, и падает мне прямо в руку – чуть более теплый, чем прежде. Вероятно, генератор прикрыт силовым полем. Это гораздо проще, чем натягивать над ним брезент, и отлично защищает от стихий, животных и бедовых трибутов. Полагаю, нельзя исключать, что на него могли нацелиться мятежники, хотя сомневаюсь, что им удалось бы сюда пробраться. Впрочем, вот он я. Но даже если я уроню на генератор огромный валун, тот все равно не причинит вреда.

Мне так не везет, что остается лишь смеяться.

И тогда начинает кричать Мейсили. Мигом подрываюсь и бегу сквозь дымящийся туннель к выходу. Впереди мелькает что-то розовое, раздается гогот, напоминающий мне о гусях Ленор Дав. Выхватив из-за пояса топор, я в полной боевой готовности вылетаю из кустов остролиста и вижу вихрь перьев.

Две дюжины водоплавающих птиц вроде тех, что водятся в озере у нас в Двенадцатом. Ноги длинные, клювы как клинки – тонкие, узкие и смертельно опасные. Не серо-синие, не белые, как бумага, – цвета ярко-розовой жвачки из кондитерской лавки Доннеров. Они вновь и вновь пикируют на Мейсили, которая пытается защититься от них куском брезента, стоя на коленях, и яростно кромсает птиц кинжалом. Пара мертвых переродков валяется на земле, однако свое дело они сделали: кровь струится по ее щеке, груди, ладони. Как и белкам Ампера, птицам нет дела до меня. Они запрограммированы наказать именно Мейсили. Я рублю переродков топором, кучка розовых крыльев и длинных ног, напоминающих стебли рогоза, растет, но этих тварей слишком много.

Птица пикирует вниз под острым углом, вонзает клюв в горло Мейсили и пытается скрыться. Я обезглавливаю тварь, перерубая тонкую шею. Внезапно стая улетает, и я понимаю, что Мейсили уже не спасти. Падаю рядом с ней на колени, беру за здоровую руку, и та крепко сжимает мою. Раненая рука поднимается к груди и ложится в гнездышко из цепочек и ожерелий, плавающих в крови. Дыхание вырывается с хрипами, она пытается говорить, но злобный клюв последнего переродка лишил ее голоса. Похоже, своего я тоже лишился и не могу вымолвить ни слов утешения или ободрения, ни извинений. Просто смотрю в горящие голубые глаза Мейсили, давая понять, что она не умрет в одиночку. С ней семья. С ней я.

В последние мгновенья она ослабляет хватку и протягивает согнутый крючком мизинец, наши пальцы сплетаются. Наверное, хочет убедиться, что я сдержу обещание, которое мы дали друг другу. Я киваю в знак того, что понял и попытаюсь сделать все, от меня зависящее, для уничтожения власти Капитолия, хотя в жизни не чувствовал себя таким беспомощным.

И она уходит туда, куда уходят все люди после смерти.

Мейсили не умоляла о пощаде, сохранила всю свою ярость и презрение. Хотя, на мой взгляд, отчаяние человека в конце вовсе не является мерилом его жизни, для нее это было важно. Мейсили покидает этот мир как и хотела: раненной, но не сломленной. Прикидываю, не привести ли ее в порядок, однако для нее эта сцена – финальный плакат, и я не стану ее приукрашивать, чтобы чудовищ в Капитолии сегодня не мучили кошмары.

В поле зрения появляется планолет, стреляет пушка. Забираю у Мейсили духовую трубку и одну из цепочек – медальон с цветком – в память о ее силе.

Я слишком ошеломлен и мало на что способен. Отхожу футов на десять и сажусь, прислонившись спиной к дереву и прижав к груди ее талисман. Когда до Капитолия доходит, что я ничего не намерен делать, они опускают челюсти. Представлю кадр: мое потрясенное лицо сквозь железные зубья, когда они поднимают тело Мейсили в небо и я остаюсь совсем один.

Если бы сейчас на меня напали, я сдался бы без боя. Знаю-знаю, я только что пообещал Мейсили на смертном одре, что продолжу бороться, но я просто не в состоянии собраться с силами. Обтираю кровь с цепочки о штанину – черный костюм не перестает меня радовать – и застегиваю хитрый замочек у себя на шее, вешая талисман рядом с его друзьями. У меня теперь своя коллекция драгоценностей: подсолнух из Дистрикта-9, монетка от Вайета, птица, дерущаяся со змеей, от Ленор Дав. Украсился не хуже самой Мейсили Доннер!

Духовая трубка заряжена одним дротиком. Я оплошал, не забрав мешочек и флакон с ядом, но хотя бы разок смогу выстрелить. Держать отравленный дротик близко к лицу не хочется, и я привязываю его к поясу куском лианы.

Прощай, Мейсили Доннер! Сначала я тебя ненавидел, потом невольно зауважал, под конец даже полюбил. Не как возлюбленную или друга – как сестру. Что именно это значит? Вспоминаю наши приключения – от пикировок в первые дни после Жатвы до битвы с розовыми птицами. Вот вам и ответ. Сестрой зовут ту, с кем рядом сражаются не на жизнь, а на смерть. Или ту, ради кого ты готов так сражаться.

Между деревьями плывет парашютик и приземляется передо мной. Надеюсь, это не фасолевый суп с ветчиной. Сейчас я вряд ли смог бы его проглотить. Открываю прикрепленную к нему корзинку и вижу два контейнера. В первом – вазочка с клубничным мороженым, которое вроде бы должно мне о чем-то напомнить. Во втором – стаканчик с крышкой, полный горячего черного кофе. Любимый напиток Мейсили. Делаю глоток, обжигая язык. Еще глоток.

Мороженое освежает мою память. Мы сидели на кухне в апартаментах трибутов, и Прозерпина переживала из-за своей оценки. Ее сестра Эффи сказала, что позитивный настрой – девяносто семь процентов успеха.