— Джон?

Он — она — вскинулся. В первый миг не признал меня из-за маски:

— Том? — Признал: — Джим? Уйди!

Ну и рык. Хриплый, мощный. Наверное, биопласт на голосовых связках; вряд ли Юна-Вэл принимает гормоны.

Я зашел и аккуратно расправил за собой шторку. Сильвер вскочил и двинулся на меня.

— Сказано: уйди. Не хватало с Александром объясняться.

— Я хочу с тобой поговорить.

Его… ее… не разберешься! — глаза метнули зеленые молнии.

— Нечего мне «тыкать»; я вдвое старше тебя. И уже было сказано: станешь во сне приставать — схлопочешь так, что мало не покажется. А если заикнешься о конфигурации тела, — Сильвер хлопнул себя по бедрам, — немедля огребешь по ушам.

Я рассмеялся.

— Конфигурация — высший класс. Где поюн?

— В каюте.

— Он тоскует в одиночестве.

— Пусть лучше тоскует, чем болтает. Вон отсюда.

Табурет на камбузе был всего один, для хозяина. Поэтому я расчистил место на столе и уселся.

— В кого ты такой наглый? — За цветными линзами в глазах горел мрачный огонь, жесткое смуглое лицо стало еще жестче.

— Я не наглый, а любознательный.

— А кипяточку за шивороток не желаете, мистер? Убирайся, кому говорю.

Рассерженного Джона Сильвера я бы посчитал опасным. Игравшая его Юна-Вэл вызывала нежность. В моих снах она была сильная и решительная, однако наяву влипла так, что ее необходимо было опекать.

— Юна, — сказал я, твердо глядя в сумрачное лицо, — ты уже втравила в свою авантюру кучу народа…

— Правду знает один Израэль, — перебила она. — Остальные воображают, что я Джон.

— Прекрасно. Но лично ты вляпалась по уши, а с тобой мистер Эрроу и Рейнборо. И я. Значит, будем водить эти хороводы вместе. Не надо меня гнать, а скажи лучше, что я должен делать и чего нельзя. Я имею в виду сны.

— Про сны забудь, — отозвалась она холодно. — Не сдержишься и попробуешь взять меня силой — отлуплю так… А потом еще Израэль отметелит.

— Разве я похож на насильника?

— Не знаю, на кого ты похож! — В низком голосе прорезались истерические нотки. — Ненавижу…

— Меня?

— Чистильщиков. — Она вдруг упала на табурет, согнулась, прижимая руку к губам.

— В чем дело? Юна!

Она взглянула снизу вверх. В смуглом лице Джона Сильвера, бывшего навигатора, читалось отчаяние. Будь это женское лицо, я бы сгреб Юну-Вэл в объятия и попытался утешить — словом или лаской… Пожалуй, отлупила бы она меня.

Я коснулся ее твердого, упругого плеча. Сквозь биопласт прикосновение все равно должно ощущаться.

— Что такое?

— Там… В коробке от печенья… — Навернувшиеся слезы перелились через ресницы и скатились по щекам. Юна-Вэл сжалась, пряча их.

Я соскочил на пол. Коробка была под столом; я как раз над ней рассиживался. Аппетитные картинки на стенках: золотистые печенюхи в вазочках и дымящиеся чашки коффи. Приподняв крышку, я заглянул внутрь. Оттуда шибануло запахом печенюх с пряностями, а донце коробки оказалось устлано слоем плотно сбившихся крыс. Черные сгустки то ли дремали, то ли мечтали о чем-то. Их венцы едва тлели, вяло помаргивая, и вся эта нечисть выглядела сонной и безобидной.

— Опять пришли, — шепнула Юна-Вэл.

— Ну и что? Не в первый раз. — Я плеснул в стакан воды и подал ей. — Отчего они в коробке?

— Их мистер Эрроу заговорил… усыпил, — она цедила воду, удерживая стакан обеими руками. — Сказал: такого никому не удавалось. «Испаньола» на нас с тобой замкнута, поэтому… Но они скоро проснутся.

— А зачем ты чувствуешь себя виноватой? Смотри: у тебя все получилось. — Я опять взгромоздился на стол, смутно надеясь, что сверху мои доводы прозвучат весомей. — Хотела попасть на корабль — попала. Криса мы спасли, уровень понизили до безопасной «двойки». Я очень рад, что побывал с тобой на контурах, и мне нравится, что ты Юна-Вэл, а не Джон. Что тебе еще? Какую вину изыскала?

Она отставила стакан и понурилась. Я рассматривал ее руки с сильными длинными пальцами. Снять бы с них биопласт, имитирующий грубую мужскую кожу, погладить ее настоящие руки…

Неожиданно вспомнилось: «Не предавай тех, кто тебя любит». Не о том ли речь?

— Юна, ты считаешь, что предаешь Израэля?

— Не твое дело.

— Мое. Я был с тобой на контурах.

— Джим! — Внезапно рассвирепев, она вскочила на ноги. — У тебя нет никаких прав, понятно? Ни на тело, ни на душу. Это ясно?

— Да, сэр! — рявкнул я. — У меня есть право умирать за вас вслепую. А помочь права нет.

— Да пойми же, бестолочь: умирать будешь не ты. Когда меня заберут Чистильщики и ты останешься один, на контуры пойдет Рейнборо. Без напарника. Чтобы переключить на себя «Испаньолу», чтобы она не сожрала тебя. И погибнет. А он женат меньше года, и они двойню ждут. Рей с ума сходит — так ему Лизу жалко. — Юна-Вэл перевела дыхание. Блеснувшие на ресницах слезы показались зелеными. — Прости; ты-то не виноват. Это все мои затеи. — Она нервно прошлась из угла в угол, затем принужденно улыбнулась: — И это называется «мы командуем кораблем». Капитан Сильвер и капитан Джим. Аховые мы с тобой начальники, не находишь?

Я не отвечал. Как же так? Мы не для того спасали второго помощника, чтобы Юну-Вэл забрали Чистильщики, а Рейнборо погиб на контурах. Что делать? Ума не приложу… Юна-Вэл снова прошлась вдоль стола, в сердцах пнула коробку с крысами.

— Гадость! Джим, хоть ты не сердись, ладно? Я сама знаю, что кругом виновата. Перед экипажем, перед Израэлем… Он меня спас на «Илайне». Там пламя текло по коридорам — какая-то дрянь сочилась и горела — а Рэль бежал со мной через огонь. Мы и знакомы не были; когда начался пожар, случайно оказались рядом. Рэль меня схватил, перекинул через плечо и куда-то помчал. У меня вспыхнули волосы; он потушил их прямо на бегу. Я осталась с клочьями на голове и без единого ожога. А у него руки были без кожи… Хорошо, только руки. А Джон обгорел страшно. И в уме повредился. Можно подумать, это я была виновата, что в «Илайн» врезалась яхта с ополоумевшим десантником. Психическая травма, да. Но главное, Джон не мог простить, что он едва не сгорел заживо, а я отделалась испугом. Да еще Рэль появился. Джон с первого дня, как узнал о нем, объявил меня потаскухой. Хотя у нас долго ничего не было, Рэль любил меня издалека, уважительно и не требовал близости. А Джон стал просто чудовищем. Больной, страдающий и жестокий человек. И вылечить его невозможно — ему нравится страдать и изводить других. Я сама с ним чуть не рехнулась. Если б не Рэль… Он поддерживал меня как мог. Утешал, в прямом смысле носил на руках, баюкал, как младенца. Пел колыбельные — настоящие, что когда-то мать пела ему и младшим сестрам. Считай, он спас меня дважды. И вот что получил в благодарность.