– Что я поделывала с тех пор, как мы с вами виделись в последний раз? – Мисс Пенни повторила мой вопрос громким голосом, акцентируя каждый слог. – Постойте, а когда мы с вами виделись в последний раз?

– Должно быть, в июне, – подсчитал я.

– Уже после того, как моей руки просил русский генерал?

– Да, кажется, я что-то слыхал о русском генерале.

Мисс Пенни откинула голову и рассмеялась. Закачались, забряцали длинные серьги – трупы, подвешенные на цепях (это образное выражение будет здесь вполне уместно). Смех ее звучал как лязг медных тарелок в духовом оркестре, но об этом уже шла речь.

– Это была преуморительная история. Жаль, что вы о ней уже слышали. Я обожаю рассказывать про русского генерала. «Vos yeux me rendent fou»[179]. – Она снова рассмеялась.

Vos yeux… У нее были заячьи глаза, той же окраски, что и волосы, и очень блестящие – наружный, ничего не выражающий блеск. Чудовищная женщина. Мне стало жаль русского генерала.

– «Sans coeur et sans entrailles»[180], – продолжала она цитировать слова бедняги. – Восхитительный девиз, вам не кажется? Похоже на «Sans peur et sans reproche»[181]. Но, дайте подумать, что же все-таки я делала с тех пор? – Она задумчиво вонзила свои длинные, острые, белые зубы в корку хлеба.

– Два ассорти из жареного мяса, – вставил я, обращаясь к официанту.

– Ну конечно же! – воскликнула вдруг мисс Пенни. – Мы не виделись с вами с моей поездки в Германию. Всевозможные происшествия. Аппендицит. Монашка.

– Монашка?

– Моя изумительная монашка. Я должна вам все о ней рассказать.

– Я жду. – Рассказы мисс Пенни всегда были занятны. Я предвкушал интересный завтрак.

– Вы знаете, что я была в Германии этой осенью?

– По правде говоря, нет… Однако…

– Я переезжала с места на место. – Ее украшенная драгоценными камнями рука очертила в воздухе круг. На мисс Пенни всегда побрякивали массивные, кричащие, немыслимые украшения. – Переезжала без цели с места на место, жила на три фунта в неделю, развлекалась и одновременно собирала материал для моих статеек. «Каково Быть Побежденной Нацией» – душещипательная чепуха для либеральной прессы, или: «Как Фриц Пытается Увильнуть от Контрибуции» – для всех остальных газет. Нужно извлекать пользу из наших и ваших, вы согласны? Но не будем переходить на профессиональные темы. Так вот, я переезжала с места на место без всякой цели, и мне это очень пришлось по вкусу. Берлин, Дрезден, Лейпциг. Затем Мюнхен и его окрестности. В один прекрасный день я оказалась в Граубурге. Вы бывали в Граубурге? Это один из тех немецких городков, что рисуют в детских книжках с картинками: замок на холме, висячие садики, где можно выпить пива на открытом воздухе, готический собор, старинный университет, река и живописный мост, а вокруг – леса. Очарование. Но мне, увы, не удалось оценить по достоинству все эти красоты. На следующий день после приезда – бац! – я свалилась с приступом аппендицита… вопя во всю глотку, должна признаться.

– Какой ужас!

– Не успела я оглянуться, как меня примчали в больницу и распотрошили. Великолепный хирург, первоклассные сестры милосердия – я не могла попасть в лучшие руки. Но какая тоска быть привязанной к постели в течение четырех недель… С ума можно сойти. Однако это кое-чем возмещалось. Моя монашка, например. А-а, наконец-то нам несут.

Мясное ассорти оказалось превосходным. Описание монахини доходило до меня урывками. Круглое, розовое, миловидное лицо в обрамлении чепца с крыльями; голубые глаза, правильные черты; идеальные зубы, даже слишком… по правде сказать, искусственные, но общее впечатление на редкость приятное. Молодая тевтонка двадцати восьми лет.

– Она не была моей палатной сестрой, – объяснила мисс Пенни, – но я видела ее достаточно часто, – она то и дело заходила взглянуть на tolle Engländerin[182]. Звали ее сестра Агата. Мне рассказали, что во время войны она обратила в истинную веру кучу раненых солдат… и чему тут удивляться при ее миловидности.

– А вас она не пыталась обратить? – спросил я.

– Ну, она же была не дурочка, – засмеялась мисс Пенни. Загремели миниатюрные виселицы.

Я на минутку позабавился мыслью об обращении мисс Пенни в католичество – вот мисс Пенни дает отпор целому синклиту отцов церкви, вот она бряцает серьгами в ответ на их рассуждения о святой троице, вот смеется своим чудовищным смехом над доктриной непорочного зачатия, вот отвечает на суровый взгляд великого инквизитора, сверкнув на него блестящими, лишенными эмоций заячьими глазами… Почему эта женщина внушает такой ужас? В чем ее секрет?

Но я пропустил мимо ушей часть ее рассказа. Что же там случилось? Ах да, соль всего была в том, что однажды утром после двух- или трехдневного отсутствия сестра Агата появилась в больнице не в одежде монахини, а в халате уборщицы, а вместо чепца с крыльями на ее бритой голове был платок.

– Мертвец, – сказала мисс Пенни, – форменный мертвец. Живой труп, вот чем она была. На нее страшно было смотреть. Я не представляла, что человек может так измениться за такое короткое время. Двигалась она с трудом, как после долгой болезни, вокруг глаз – огромные коричневые круги, на лице – глубокие морщины. И до того пришибленный, до того удрученный вид… Это было ни на что не похоже.

Мисс Пенни подалась вперед, в проход между двумя рядами столиков, и поймала проходящего официанта за фалду фрака. Маленький итальянец оглянулся с удивлением, тут же перешедшим в страх.

– Полпинты ирландского портера, – приказала мисс Пенни. – И принесите мне на десерт сдобный рулет с повидлом.

– Рулета с повидлом сегодня нет, мадам.

– Черт! – сказала мисс Пенни. – Тогда принесите все равно что.

Она отпустила официанта и возобновила свой рассказ.

– На чем я остановилась? А, вспомнила. Она вошла ко мне в палату с ведром воды и шваброй, в халате уборщицы. Естественно, я была крайне удивлена. «Что, ради всего святого, это значит, сестра Агата?» – спросила я. Молчание. Она покачала головой и принялась тереть пол. Когда закончила, вышла из комнаты, даже не взглянув на меня. «Что случилось с сестрой Агатой?» – спросила я свою сиделку, когда она ко мне зашла. «Не могу сказать». – «Не хотите сказать?» Молчание. Мне понадобилась неделя, чтобы выяснить, что же произошло на самом деле. Никто не смел и рта раскрыть, это было strengst verboten[183], как говорили в добрые старые времена. Но в конце концов я все из них вытянула. Из сиделки, из врача, из уборщицы – из каждого понемножку. Я всегда добиваюсь того, чего хочу. – Мисс Пенни засмеялась своим похожим на ржанье смехом.