Вдруг мой сумасшедший любимый замечает, что я смотрю на него, и, вскинув руку, кричит, чтобы я не двигалась с места. Затем он отталкивает от себя медсестер и, волоча загипсованную ногу, идет к нам.

– Любимая, я тебе звонил, – говорит он, показывая мне мобильный телефон. – Я звонил тебе на мобильный, чтобы ты вернулась, но ты оставила его в моей палате.

Мое сердце вырывается из груди.

Опять мой любимый, мой блондин, мой Айсмен доказывает мне свою любовь. Он подходит ко мне, и я слышу:

– Малышка, мне жаль… мне очень жаль.

Я замерла…

Молчу…

Эрик весь напрягся. Он нервничает. Он хочет, чтобы я заговорила, чтобы сказала хоть что-то. Затем продолжает:

– Я – мудак.

– Да, коллега, так оно и есть, – утверждает Бьорн.

Мой парень протягивает руку своему доброму другу, и через мгновение они обнимаются. Эрик говорит:

– Мне жаль, Бьорн. Прости меня.

Взволнованная, вижу, что вместе со мной за ними наблюдает половина больницы.

– Ты прощен, мудак.

Они оба улыбаются.

Когда парни отпускают друг друга, медсестры снова хватают Эрика. Они просят его вернуться в палату. В таком состоянии ему нельзя здесь находиться.

Повисло напряжение.

Весь народ в вестибюле наблюдает за нами. Это невероятно. Эрик, тип ростом почти в два метра в больничной рубашке, которая больше открывает, чем прикрывает, опять вступает в борьбу с медсестрами. Когда он от них отбивается, то пристально смотрит на меня.

Он приковывает ко мне свой потрясающий взгляд и, не обращая внимания на взгляды и уши посторонних, произносит:

– Я люблю тебя. Милая, скажи мне что-нибудь.

Но я молчу, и он, подойдя ко мне еще ближе, продолжает:

– Малышка, я тебя не отпущу. Ты – моя жизнь, женщина, которую я люблю, и мне нужно, чтобы ты меня простила и не оставляла из-за того, что я был таким…

– …мудаком, – заканчиваю я фразу.

Эрик кивает. Его взгляд говорит, как он хочет, чтобы я обняла его. Но, к собственному удивлению, я этого не делаю. Я настолько оцепенела, что не могу даже моргать. Тогда он нажимает на кнопку на моем мобильном, и начинает звучать мелодия вызова на его телефоне. Это песня «Если нам позволят».

– Я пообещал, что буду заботиться о тебе всю свою жизнь, и собираюсь выполнить это обещание.

Очко в пользу Германии!

Мы смотрим друг на друга…

Между нами идет борьба…

Желая обнять его за то, что он только что сделал и сказал, я делаю шаг вперед и говорю:

– Во-первых, я ясно дала тебе понять: для того, чтобы я тебя оставила и захотела жить без тебя, должно произойти что-то очень… очень… очень серьезное. Во-вторых, я до сих пор хочу, чтобы ты заботился обо мне всю жизнь, но чтобы больше никогда не сомневался во мне и Бьорне. И в-третьих, дорогой, зачем ты светишь своей задницей на всю больницу?

Он улыбается, я улыбаюсь, и все вокруг тоже улыбаются.

Когда я бросаюсь в его объятия и чувствую его тепло, то закрываю глаза от счастья, а народ тем временем аплодирует. Бьорн становится позади своего друга и шепчет:

– Коллега, отправляйся в палату и перестань светить своей задницей.

Мои взбудораженные гормоны делают свое дело. Когда грудь Эрика становится мокрой от моих слез, он шепчет, прижимая меня к себе:

– Тсс… Не плачь, любимая. Пожалуйста, не плачь.

Но я так взволнована…

Так счастлива…

И так переживаю за него…

Я смеюсь и плачу, не контролируя себя.

Через пять минут в сопровождении Бьорна и медсестер мы возвращаемся в палату. Эрик сорвал капельницу, и теперь им нужно заново ее поставить. Медсестры делают ему выговор, а он все смотрит на меня и улыбается.

Его интересую только я!

Убедившись, что все хорошо, Бьорн спускается в кафетерий купить чего-нибудь перекусить. Он настаивает, чтобы я поела, и Эрик тут же его поддерживает. Ох и парочка!

Когда мы остаемся в палате одни, Эрик просит меня лечь рядом с ним. Я ложусь на кровать. Он обнимает меня, и я с тревогой спрашиваю:

– Дорогой, как ты?

Эрик двигает шеей и отвечает:

– Бывало и получше, но я поправлюсь.

Меня пугают его глаза. Я постоянно смотрю на них, и он шепчет:

– Успокойся, это пройдет.

– У тебя болела голова?

Он кивает, и мне становится еще тревожнее. Тогда он успокаивает:

– Но все под контролем.

Улыбаясь, он ласково проводит рукой по моему подбородку и добавляет:

– Как ты говоришь, я люблю тебя больше всей жизни.

Впиваюсь в его губы, и он вскрикивает от боли.

– Ай, прости, любимый, прости.

Он улыбается и говорит:

– Это ты меня прости, смугляночка. Это огромная мука, когда я не могу тебя поцеловать.

Он снова обнимает меня. Я отстраняюсь от него и произношу:

– Несмотря на твой кошмарный вид из-за этих свирепых вампирских глаз, ты все равно остаешься для меня самым красивым, самым симпатичным мудаком в мире. – Эрик улыбается, и я добавляю: – А теперь, когда полбольницы видело твою задницу, я понимаю, что я – женщина, которой завидуют больше всех.

Он улыбается, и его улыбка наполняет радостью мою душу. Затем он шепчет:

– Господи, малышка… Прости, что я в тебе засомневался. Я так тебя люблю, что, когда увидел эту чертову запись, меня переклинило, я потерял рассудок.

– Я простила тебя и надеюсь, что ты больше не будешь во мне сомневаться.

– Не буду. Обещаю.

– Кстати, это Аманда меня предупредила. Ты был прав, она меня уважает.

Желая поведать ему то, что я столько дней скрываю от всего мира, смотрю на него и говорю:

– Мне нужно тебе кое-что сказать, но сначала ты должен меня отпустить.

Эрик смотрит на меня, кривится и отвечает:

– Расскажешь чуть позже. Сейчас я хочу тебя обнимать.

Я смеюсь и, прильнув к нему, шепчу:

– Ладно, только когда я тебе расскажу, ты будешь меня упрекать в том, что я не рассказала тебе об этом раньше.

– Серьезно?

– Серьезно-серьезно.

– Это что-то хорошее, не так ли?

– Думаю, да, хотя после того, что мы пережили, не знаю, как ты это воспримешь!

– Не пугай меня.

– Я тебя не пугаю.