Идя через здание аэропорта, она позвонила Тому домой, и аппарат тут же переключил ее на голосовую почту. Потом позвонила в агентство.

– “Люди для людей”, Эмма, я вас слушаю. – На слух Эмме было лет двенадцать.

– С вами говорит Лейла Элу, и я хочу знать, почему Сесар до сих пор не у Чарльза Бленхайма.

– Здравствуйте, миссис Бленхайм, – бодро ответила Эмма. – Сесар должен был прийти к шести.

– Мне это известно. Но он не явился к шести. И до сих пор не явился.

– Хорошо, нет проблем. Постараюсь выяснить, где он сейчас.

– Нет проблем? Есть проблема! И не первый раз.

– Я сейчас узнаю, где он. Тут нет проблем, уверяю вас.

– Пожалуйста, перестаньте твердить “нет проблем”, когда проблема есть!

– Сегодня у нас маловато людей. Секундочку… О, вижу теперь, в чем дело. Сесар замещает другого помощника, он заболел. Но скоро уже Сесар доберется до мистера Бленхайма.

Агентство не в состоянии предусмотреть нехватку персонала? Считает, это нормально – задержать помощника на три часа и не известить о задержке? Срывать помощников с запланированных визитов и отправлять к другим клиентам? И те, кто отвечает на звонки, даже не обучены извиняться?

Лейла сумела удержаться и не задать ни одного из этих вопросов. На полпути из аэропорта раздался звонок Эммы.

– Вы знаете, к сожалению, похоже, Сесар сегодня не сумеет освободиться. Но мы можем прислать другую сотрудницу. Она не в состоянии поднимать пациента, но поможет мистеру Бленхайму во всем остальном и составит ему компанию.

– Мистеру Бленхайму не требуется компания. Ему нужно, чтобы его подняли и помыли.

– Хорошо, нет проблем. Я позвоню еще раз Сесару.

– Оставим это на сегодня. Пришлите завтра к девяти утра мужчину, и чтобы я больше никогда не слышала от вас имя Сесар. Будьте так любезны. Это для вас не проблема?

Чарльз прекрасно мог поесть сам и сам лечь в постель, и Лейла чувствовала, что это она назло себе предоставляет Тому и Пип еще два часа наедине. Так или иначе, поехала к Чарльзу. Застала его в кресле в коридоре, идущем от кухни, где он почему-то остановился. Пахло говяжьей тушенкой из банки.

– Господи, ну и вид у тебя, – сказала она. – Почему сидишь в коридоре?

– На меня напала некая одержимость этим несуществующим Сесаром. Помнишь замечательное место у Пруста, где Марсель говорит о попытке вообразить лицо девушки, увиденной лишь со спины? Неувиденное лицо всегда прекрасно. А реальный Сесар окажется для меня, конечно же, разочарованием.

– Видимо, ты ехал куда-то и остановился. Куда тебя отвезти?

– Приятно было получше ознакомиться с коридором.

– Что тебе сейчас нужно?

– Хорошая ванна, однако ее я сегодня не получу. А раз так, не мешало бы выпить. Эта карта у меня еще в руке.

Он покатился в гостиную, и она принесла ему бутылку и стакан.

– Беги теперь к своему парню и своей девчушке, – сказал он.

– Сначала скажи, что еще для тебя сделать.

– Ты могла бы и вовсе не приходить. Даже любопытно, почему ты пришла. На другом домашнем фронте все в порядке?

– В полном.

– Но складка у тебя на лбу внушает подозрение.

– Я просто очень устала.

– Я с твоим сердечным другом не знаком – не имел удовольствия. Но про девчушку могу сказать: ей требуется папочка. Даже инвалиду-колясочнику кое-что удалось за те несколько минут, что ты нам предоставила. Мне всю жизнь неплохо удается помогать женщинам, испытывающим такие проблемы, преодолеть застенчивость в этом вопросе.

– Гм. Благодарствую.

– Я не тебя имел в виду. – Он нахмурился. – Разве у нас так с тобой было? Папа и дочка?

– Нет. Но проблемы такого рода, вероятно, у меня имелись.

– В гораздо меньшей степени, чем у этой девчушки. Я бы тебе советовал глаз с нее не спускать.

– Тебе никогда не приходило в голову хоть о чем-нибудь промолчать?

– Я писатель, душа моя. Выражать свои мысли – вот за что мне худо-бедно платят и вот за что меня ругают рецензенты.

– Как ты сам от этого не устаешь.

Когда она подъехала, наконец, к дому Тома, свет в нем горел только в кухонном окне. Она любила этот дом, ей было в нем уютно, но то, что он такой милый и удобный, само по себе служило вечным напоминанием о деньгах отца Анабел, которыми он отчасти был оплачен. Возможно, именно поэтому она за все время даже картины здесь не повесила по своему выбору и не один год уговаривала Тома брать с нее за проживание. Поскольку он наотрез отказывался, она стала вместо этого, успокаивая свою феминистскую совесть, оплачивать помощников Чарльза и делать большие пожертвования в “Список Эмили”, в NARAL, в Национальную организацию женщин и в фонд поддержки Барбары Боксер[50].

Перед задней дверью, прежде чем войти, она помассировала лоб между бровями, благодарная Чарльзу, а не обиженная на него за упоминание о складке. Она осталась в этом браке, подумалось ей, не столько из чувства вины или ради стратегического равновесия, сколько потому, что просто не могла расстаться с человеком, который по-прежнему ее любит.

Кухня была пуста. Кипела на маленьком огне вода для спагетти, на разделочном столе стоял несмешанный салат.

– Приве-ет! – пропела она, дурашливо растягивая приветствие, как было у них с Томом заведено сообщать о своем возвращении домой.

– Привет, – коротко откликнулся Том из гостиной.

Она вкатила чемодан в прихожую. В полумраке гостиной не сразу разглядела распростертого на диване Тома.

– А где Пип? – спросила она.

– Пип сегодня тусуется с практикантами. А я, дожидаясь тебя, выпил лишнего, и пришлось прилечь.

– Прости, что задержалась. Можем прямо сейчас и поужинать.

– Необязательно сразу. В холодильнике найдешь, что тебе выпить.

– Не буду делать вид, что не хочу.

Она отнесла чемодан наверх, переоделась в джинсы и свитер. Из-за того, может быть, что она, вопреки ожиданиям, не застала в доме Пип, он как-то зловеще поглощал звуки, не отзывался обычным эхом на ее шаги, на ее возвращение. Когда она спустилась обратно и налила себе выпить, Том все еще лежал на диване.

– Получил мою эсэмэску? – спросила она.

– Получил.

– Две женщины убиты. Мужчина, который был в центре всей этой истории, видимо, тоже. Тут и бомба, и наркотики. Страшное дело.