Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не до смеха было Ермолину, «Око» подтвердило – в тоннеле вылез «тролль», второй класс. Если у этого пацана на побегушках такая же зверюга, идти на него с нейроразрядниками – все равно что с мухобойкой против танка Т-100 «Святогор».
– Вроде этот, – Данила посмотрел на номер дома, выведенный белой краской на почтовом ящике. Глухой деревянный забор, синяя краска растрескалась, пошла чешуйками. Доски рассохлись, сквозь них проглядывал пятачок двора, мусор, абрикосы у дома.
«Зоркий» показывал отчетливый тепловой след двух человек. Один в доме, другой во дворе. Судя по размерам, пацан во дворе.
Паша тронул нитку гарнитуры.
– Входим. Цель во дворе.
– Я на позиции, – отозвался снайпер. – Цель захватил.
Сенокосов, конечно, мужик умный, но Ермолин прихватил огнестрел – на всякий случай. На той стороне улицы снайпер в сирени, еще два бойца страхуют их. Если дело с Щербаковым не заладится, наступит их черед. В герои Паша не рвался, у него были еще планы на долгую и по возможности счастливую жизнь.
Данила взялся за ручку калитки, нежно ее отжал…
– Погоди, – остановил его Паша. Тихо было в Федотовке. Псы не гавкали, когда они проходили по улице – а тут их полным-полно. Никто не вышел им навстречу, ни тебе мужичка навеселе, ни старушки, прорывающей траву в палисаднике. Очень тихо, будто придавило чем-то Федотовку, притушило буйный нрав ее обитателей.
Только далекие сирены долетали со стороны Туапсинки и вертушки рассыпали в небе свой сухой горох.
«Попрятались, когда ЧП объявили?» – задумался Паша.
Паша, в отличие от «варяга» Сенокосова, был местным, с хамсой во рту вырос. Он знал, что Федотовку атомной бомбой хрен напугаешь, наоборот, народ отмечать на улицах будет день бомбардировки. Дескать, наконец-то все закончится.
А тут тишина.
– Я один, ты здесь постой, – шепнул Ермолин. – Попробую поговорить с пацаном, зря, что ли, целую папку порбовских бумажек отшлепал?
Данила пожал плечами и показал жестами, что салютует его героическому безумию. Ермолин показал кулак и вошел во двор, звучно стукнув щеколдой калитки.
Ярослав Щербаков сидел на скамье. Он прислонился к шершавому стволу винограда, в белой майке-алкоголичке и пузырящихся спортивных штанах с вытертым логотипом «Сочи-2014».
Шелестела листва, по сухой земле позади него бродили тени. Ярик смотрел перед собой, худые белые руки лежали на коленях.
– Ярослав? – Паша подошел ближе, целеуказатель показывал расстояние – пять метров, зеленым подсвечивалась вероятная линия выстрела снайпера. С учетом, что стрелять ему придется через забор, Ермолин стоял аккуратно, подальше от области выстрела.
Пацан поднял глаза – нехороший у него был взгляд, издалека, отметил Ермолин.
– Я из управления по делам детской и подростковой преступности ПОРБ, – представился Паша.
На крыльцо вышла женщина лет сорока пяти, с веником в руках – еще красивая, с усталым увядающим лицом. Она прищурилась, разом приподнялась и налетела на Ермолина, как наседка.
– Вы кто такой? Вам что тут надо?
– Тише, гражданка, тише, я из ПОРБ, – отбивался Паша. – Служба охраны детства…
– И что? Что вам от Ярика надо, он хороший мальчик!
– Поступило уведомление, он два дня не посещает школу…
– И что, сразу в СОД его тащить? Да что ж вы творите, что ж вам всем надо, отстаньте уже от нас…
– Слушайте, я свою работу выполняю, – Паша с трудом отцепил ее худые руки, достал папку, засыпал ее гневные восклицания бумажным дождем. – Поступило уведомление… Нам нужно кое-что выяснить, вот постановление ПОРБ…
– Катись отсюда со своим постановлением! – визгливо закричала женщина.
– Да прекратите истерику! – возмутился Паша. – Я при исполнении, в конце концов, вы что хотите, чтобы я силой вас слушать заставил?
– Силой, – тускло сказал Ярослав. – Что ты о силе знаешь, порбовец…
Паша глянул на него, морщась от визга матери. За спиной пацана тени светлели, наливались белым огнем…
Ермолин выхватил нейроразрядник. Елена Андреевна метнулась к сыну, заслонила его… и осела на землю. Импульс на таком расстоянии вырубает нервную систему на несколько часов.
Ярослав глянул на тело матери, поднял глаза, сонная пустота в них исчезала, уступала место тому, чему нет слов на языке.
– Это случайно, она очнется… – забормотал Паша, пятясь, – он разглядел, что вставало за спиной Щербакова, обретало форму, тянулось вверх, выше, еще выше, распахнуло багровые глаза…
– Второй, гаси его! – заорал в паническом ужасе Ермолин, прыгая назад.
Клубящийся белым огнем пес размером с быка перемахнул через Ярослава, рванулся к Паше, но отшатнулся, поймав пулю снайпера. Распахнул крылья на весь двор, от его рычания Пашу чуть не бросило на землю…
Бойцы перемахнули через забор, ударили разом из двух стволов. Паша ломанулся к выходу, сгребая по пути Данилу.
– Отходим. Жора!
– Уже еду!
За забором одна за другой ударили три винтовочные гранаты, Паша вылетел на дорогу, и его нагнал дикий вопль.
Так кричит человек, раздираемый заживо. Снайпер бил с позиции, потом сорвался – видать, тоже разглядел, во что стреляет. Туша «Самодержца» с визгом развернулась перед Ермолиным, он зашвырнул Данилу в салон, заскочил следом. Снайпер запрыгнул во вторую машину, и в этот миг ворота взорвались. Белый пес перемахнул дорогу, ударил головой, и трехтонная туша «Самодержца» впечаталась в столб освещения. Псина махнула лапой, сорвала бронированную дверь, сунула морду в салон, озаряемый вспышками выстрелов…
– Ходу, Жора, ходу! – заорал Ермолин, сорвал гарнитуру – слышать это было невозможно.
– Там же парни…
– Чем ты им поможешь, нейроразрядниками? Гони на базу!
Вездеход вылетел на улицу Глухова, рванулся к Туапсинскому тракту. Ермолин уставился в окно, царапая обивку двери. Его трясло.
«Самодержец» выломился на забитую Туапсинку, снес бампер неуступчивому извочику и рванул по встречке в сторону объездной. На мосту он едва разминулся с серым усиленным «Лифаном» с числовиками ряда «Аз».
* * *
– Ну совсем обнаглели, – заметил водитель. – Видал, Ваня? Это ж эти, с Колдун-горы…
Десятник суждукского Тайного приказа Иван Травкин кивнул и набрал дьяка. «Лифан» съехал с моста, принял правее, готовясь пробиваться через многоверстовую пробку, которая дотянулась от Северного камнехода уже до Геленджика.
Впереди, саженях в двухстах, машины вдруг взорвались отчаянным, истерическим воплем, словно разом десятки водителей вдавили гудки побелевшими пальцами.
– Гудят, гудят, а какой смысл? – сказал Михалыч, водитель. – Все равно никто никуда не поедет…