— Не произносите это имя здесь, прошу вас! — Вера Сергеевна почти выкрикнула это.

Мальвина оттолкнула чашку, полную чая. Лицо ее вдруг покраснело, словно вся кровь хлынула в лицевые кровеносные сосуды.

— Мама, мне что-то нехорошо…

— Ой, мне трудно дышать. Все горит.

Тоненький писклявый детский голосок.

Ласточка явилась.

— Ой, живот… мой животик… нет, уже прошло. Вы чего тут делаете? — спросила Ласточка невинно.

— Мы… мы пьем чай, — ответила Катя.

Она снова пыталась, чтобы голос ее звучал нормально. Эта перемена… смена личностей произошла и в этот раз мгновенно. И к такому невозможно было привыкнуть, потому что это пугало до дрожи, несмотря на то что сейчас за столом сидел ребенок.

— Ласточка, я хотела спросить тебя…

— О чем? — Ребенок за столом потянулся за шоколадными конфетами и сграбастал целую пригоршню из коробки, отправил в рот, начал жевать, сладко чавкая.

— Ты ведь знала Диму?

— Диму?

— Жениха Мальвины.

— Не говори о нем.

— Почему?

— Он ее бросил. Назвал ненормальной и еще назвал свиньей . Он думал, я не слышу. А я все слышала, — Ласточка хихикнула. — Я пряталась. До свадьбы оставалось два дня. Мы так ждали, мечтали, думали, как оно все будет и какое платье красивое, белое, как роза.

— Кто мы?

— Я и Мальвина. А он сказал, что она сумасшедшая. Что с сумасшедшей свиньей нельзя жить даже ради ее денег. Он бросил ее. И ты не говори здесь о нем.

— Почему? — спросила Катя.

— Потому что онуслышит, — прошептала Ласточка, — тс-с-с-с! Он все слышит.

— Кто он?

— Андерсен.

— Ну все, все, хватит, это надо прекратить! — не своим голосом выкрикнула Вера Сергеевна. — Я не могу… вы же видите, она тоже не может… Оставьте ее в покое, пожалуйста, пейте чай, ешьте конфеты. Это ее успокоит. Пожалуйста, ешьте конфеты…

Катя смотрела на конфету в своих пальцах — шоколад начал таять.

— Он его все равно убьет, — сказала Ласточка. — Как и тебя, как и всех.

— Расскажи мне о нем, все, что знаешь, расскажи мне об Андерсене, — Катя чувствовала, как дрожь… Нет, нельзя поддаваться, надо взять себя в руки. — Он сейчас тут, в доме?

— Да, — шепотом ответила Ласточка. — Я слышу его.

— Он внизу? — спросила Катя.

Ласточка насторожилась. Она прислушивалась. Лицо ее… нет, лицо Мальвины, странным образом изменившееся, покрылось мелкими бисеринками пота.

— Он внизу? — повторила Катя. — Это ведь дядя Рома, да? Роман Ильич? Это он подарил Мальвине книгу? Он во дворе, в холле?

— Он внизу, на дне, — прошептал ребенок. — Ой, он поднимается… я слышу… ой, живот болит…

— Ласточка!

— Он здесь, не отдавайте меня ему! ОН меня убье-е-е-т-т-т!!!!

Ласточка дико завизжала, выскочила из-за стола, ринулась к двери. Но путь ей преградил Роман Ильич Шадрин.

Он просто появился. Катя не слышала ни шагов его, ни шума на лестнице. Он просто возник в дверном проеме — массивный, темный.

Катя тоже вскочила с кресла. Отшвырнула конфету, сунула руку в карман:

— Роман Шадрин, лицом к стене, руки за голову, не двигаться, иначе стреляю на поражение!

— Маленькая сучонк-к-ка проболталас-с-с-сь… сто-о-о-й, ку-да-а-а-а? От меня не уйдеш-ш-ш-шь…

Голос, что раздался в комнате — такой отчетливый, с великолепной дикцией и вместе с тем такой жуткий, исполненный ярости и бешенства…

Голос был мужской.

По тембру не баритон, скорее тенор. Молодой, звучный, юношеский тенор.

Катя глянула на Романа Ильича — тот побледнел, но губы его были плотно сомкнуты. Это говорил не он.

И тут опять раздался пронзительный детский визг.

— А-а-а-а-а! Помогите!!!! Он меня схва-ти-и-ил! Он меня убьет, и-и-и-и-и!

Ласточка… Мальвина… нет, Ласточка — она упала на колени, вытянув вперед руки, словно защищаясь от невидимого врага, но вдруг руки ее обмякли, повисли как плети. Она захрипела, потом застонала.

— Убил… Он убил меня… ой, как же больно… болит…

Она скорчилась, обнимая живот, будто острое лезвие вошло глубоко в нее, пробив внутренности. Внезапно тело ее выгнулось, как в агонии. И она рухнула навзничь.

— Господи, Вера, что ты ей дала? — потрясенно прошептал Роман Ильич.

— Заткнись, мы тут не одни! — прошипела Вера Сергеевна.

— А, девка из полиции… но она ведь уже тоже поела твоих конфет…

Катя ринулась к Ласточке. И тут смысл сказанного дошел до нее.

Но некогда, некогда было разбираться сейчас с этим.

— Вызывайте «Скорую» немедленно! — крикнула она. — Что вы стоите, вызывайте врачей, это же ваша родная дочь!

Они не двигались. Но Катя чувствовала — еще мгновение, и они либо ринутся вон из комнаты, из этого дома, либо набросятся на нее, но… Ласточка, этот ребенок… он умирал прямо у нее на глазах.

Катя нагнулась, пытаясь приподнять Ласточку.

— Мальвина, ты слышишь меня… Ласточка, ты слышишь… все хорошо, я не дам тебе умереть… Вызывайте же «Скорую»! Вы все ответите! Вам все равно это не сойдет с рук… мы все знаем о вас.

— Ничего ты не знаешь обо мне.

Голос, произнесший это, был тот же — мужской, молодой, звучный, с великолепной дикцией, красивый, точно актерский, только сейчас слегка приглушенный.

Ласточка… нет, Мальвина открыла глаза. Лицо ее — оно снова изменилось — сморщилось, а потом разгладилось, словно сошла старая ненужная кожа и в мгновение ока выросла новая.

Это произнесли ее губы, ее язык.

Рука мертвой хваткой с чудовищной неженской силой вцепилась в Катино горло.

— Он здесь! Он опять здесь, этот дьявол! — закричала Вера Сергеевна. — Феликс, Феликс, ничего не действует! Она жива и ОН, Андерсен, здесь!

Андерсен поднялся на ноги. Он поднял Катю вслед за собой, словно она не весила ничего. Катя подумала: сейчас сломает мне гортань… и шею…

Но он лишь крепче стиснул кулак и отшвырнул начавшую терять сознание Катю прочь, как ненужную пока вещь.

— А, старая сука тоже тут, — произнес он. — Что ты мне дала? Что ты ейдала? Хотела отравить? Ты хотела ее отравить???!

— Не приближайся ко мне! Не смей! — Вера Сергеевна отпрянула в угол.

— Ядом в конфетах ее накормила? Хотела отнять ее у меня? Хотела забрать у меня мою радость, мою царевну, мою великую любовь?!