– Я бы хотела устроить праздник, – сказала я. – Прежде чем я… заберу к себе Риса. Хочу устроить вечеринку, как обычная девушка. С гостями, музыкой. С танцами. И чтобы были цветы, а Маргарет приготовила бы что-нибудь. Мне всегда казалось, что мне здесь не рады, а Лума и Рис получали все, что хотели. – Я заставила себя замолчать. – Хочу хоть на денек почувствовать себя особенной.

Я подняла на нее глаза, которые заволокло пеленой слез: я специально их вызвала, представив дедушку в лесу, его сломанные зубы и печальные желтые глаза. Брови grand-mère сочувственно сдвинулись.

– Я могу дать тебе это, – сказала она. – Если ты этого хочешь. Просто скажи, как все должно быть, и я все устрою.

И я стала рассказывать ей, выдавая информацию по чуть-чуть в течение следующих нескольких дней. Первое: мне нужно было, чтобы на вечеринке присутствовало как можно больше настоящих людей и как можно меньше марионеток grand-mère, поэтому я сказала, что хочу позвать весь город. Заполнить этот дом столькими телами, чтобы она не могла контролировать всех разом. Она предлагала мне гостей из своей коллекции, но я отказывалась под разными предлогами: то слишком странный, то недостаточно веселый. Я настояла на живой музыке ради лишних десяти человек. И сказала, что хочу, чтобы Рис и мама тоже присутствовали; якобы затем, чтобы они увидели меня во всей красе и поняли, от кого в свое время отказались.

– Еще я хочу, чтобы Артур тоже пришел.

Grand-mère улыбнулась.

– Конечно.

Она не пустила бы меня в город, чтобы раздать приглашения, и отправила вместо этого отца. Но, разумеется, она не знала, что я больше не пытаюсь сбежать. Я углублялась в детали праздника: украшения, блюда. А сама между тем, рыскала по дому, пытаясь найти идеальное место для поджога.

* * *

Мне столько всего хочется сказать им всем. Я наделала так много ошибок. И ничего не могу исправить, находясь здесь.

Я не могу пойти в лес на поиски мужа, хотя даже если бы и могла, он вряд ли бы меня услышал. Он всегда был человеком простым. Какое же это безумие – любить кого-то: невозможно испытать большего чувства разобщенности, нежели то, что обрушивается на тебя, когда находишь различия между собой и тем, кого любишь.

Я отправляюсь к Маргарет. Она одна из тех людей, кто всегда был для меня величайшей загадкой. Мне хочется сказать ей, что я все еще здесь. Хочется объяснить ей, что происходит.

Она в кухне, глядит в окно. Она всегда знала, что я здесь, знала с той самой ночи, когда вскрыла стервятника. Почувствовав, что я близко, она делает нечто непредсказуемое. Она отходит на несколько шагов назад, прямо в меня, и вдруг мы с ней вместе переносимся в прошлое. Маргарет, как же ты талантлива! Вряд ли я замечала это при жизни. Ты родилась, когда я буквально сошла с ума от горя и скорби, и поэтому я никогда не видела, какими глазами ты смотришь на меня, на Миклоша, как ты отвергаешь слова и безмолвно учишься другим вещам. Она возвращает меня в свое прошлое, в свое воспоминание. Возвращает меня в сцену, которой, как я думала, она не видела.

Она еще маленькая, стоит на стуле перед раковиной и моет тарелки. А потом смотрит в открытое окно, выходящее на задний дворик, куда я пришла поговорить с Миклошем.

После смерти Риса прошло несколько лет, и Маргарет уже достаточно большая, чтобы ее можно было оставлять без присмотра, а мы с Миклошем все эти годы почти не разговаривали. И я сблизилась с Томом. Он тогда еще был очень молод, проповеди читал плохо, заикался от волнения, а я после всей пережитой мною боли полюбила его за то, что он был нормальным. И в этот самый день, гадая по кишкам, я узнала, что беременна.

Молодая я стою перед Миклошем, дрожа, пока он не поднимает голову, чтобы посмотреть, что за тонкая тень упала на него. Она кладет себе на живот ладонь, все еще перепачканную кровью пророчества.

– Прости, Миклош, – говорит она.

Он перевоплощается так, чтобы встать на две ноги, как и положено мужчине, который ссорится с женой. Она с сожалением думает, что он прекрасен. Не как тщедушный, но хороший парень, но как акула, как волна, как нечто такое, что вот-вот ее убьет. Она надеется, что он будет как следует заботиться об их дочери, когда она умрет.

– Я должна была принадлежать тебе одному, – говорит она. – Но это не так. – Эти слова звучат с упреком, а не только с сожалением: почему он не захотел удержать ее? – И теперь у меня будет ребенок.

Я помню молодого Миклоша существом, которое никогда в своей жизни не испытывало сложных чувств. Злость ли, горе – все охватывало его целиком и полностью. Теперь же я впервые вижу, как в нем борются разные эмоции. Безусловно, гнев, но на что он злится? Она не принадлежит ему, а он – ей, так было уже давно. Вместе их держит лишь призрак Риса. Миклош не умеет красиво говорить. Поэтому, разлепив губы, он медленно складывает слова в несколько неуверенных фраз.

– Я покинул место, – говорит он, – где нами владели короли и принцы. Где нами владела ведьма в замке. Где нами владели жрецы и тяжкий труд. – Он делает шаг к ней, а она остается на месте, словно парализованный кролик перед волком. – Ты не принадлежишь мне, а я не принадлежу тебе. – Ее сердце разбивается на тысячи частей. Он видит это и пытается объяснить, что он имел в виду. – Я не владею женщиной, которую люблю.

– Что нам делать? – спрашивает она. – С ребенком.

Миклош пожимает плечами.

– Твои дети – это и мои дети, – говорит он. – Это наша семья.

Она сбегает по ступенькам и обнимает его. Вдвоем они падают на колени прямо посреди капустной грядки. Ее пальцы, все еще окровавленные, ласкают щеки мужа, его волосы, оставляя на них красные следы. Их пальцы переплетаются. Я понимаю: это тот самый момент, когда я впервые в жизни полюбила своего мужа. Когда простила его за то, что он не всецело принадлежат мне, равно как и во мне есть такое, о чем он никогда не узнает.

Маргарет кивает, и я выскальзываю из ее тела, словно письмо из конверта. Она всегда была моей величайшей загадкой, ребенком, которого я понимала меньше всех. А теперь я вижу, что она – ответ на мой давний вопрос. Каким был мой возлюбленный до того, как он стал моим? Таким вот он и был. Молчаливым, хитрым, прилежным, диким, странным. Готовящим логово для зверей, которых еще не встретил. Я вдруг вспоминаю Маргарет, когда она была подростком. Она то и дело надолго пропадала из дома, а потом возвращалась с видом довольной кошки. Она не замкнута, не лицемерна, она просто ни о чем не спрашивает и ничего не говорит, потому что нет необходимости говорить о том, чем она является. Мы никогда не объяснялись перед ней; только наблюдая за нашими действиями, она поняла, что мы любим ее и любим друг друга. Ты заботишься о людях и даешь им поручения. Ты оставляешь их, а затем возвращаешься. Ты кусаешь их и целуешь, и нет таких слов, что говорили бы красноречивее действий.

А потом, когда Маргарет родила, ребенок оказался так похож на моего мальчика, что я забрала его и назвала Рисом. Я использовала ее молчаливость, ее смирение против нее.